Когда Моаллим услышал, что к селению приближается вертолет, он твердо знал, что должен делать.

Большинство взрослых кинулись к своим тайникам с оружием и наркотой, чтобы убедиться, что все надежно укрыто от глаз врага. Но у Моаллима была иная цель. Он схватил свое оружие и помчался к собственноручно вырытому окопу, который закончил несколько недель назад, готовясь к такому дню, как этот.

Через пару мгновений Моаллим уже облокотился на стену окопа, приставив к плечу РПГ. Потребовалось много часов работы, прежде чем глубина укрытия стала достаточной, чтобы при выстреле реактивная струя его не зацепила, а необходимый для РПГ угол возвышения был получен. Уже будучи в окопе, Моаллим испачкал себя землей и нацепил на одежду травинки и ветки, теперь он был надежно замаскирован. Его гранатомет давно устарел и вполне годился для музейной экспозиции, напоминающей о вторжении советских войск в Афганистан в восьмидесятых годах двадцатого столетия, но благодаря правильному уходу и регулярной чистке он все еще исправно работал и нес смерть. Моаллим не сомневался, что ему удастся сбить вертушку, как только она окажется достаточно близко от его позиции.

Сейчас Моаллиму пятнадцать лет.

В четыре года он впервые увидел вертолеты западных захватчиков. Они прилетели ночью, прилетели стаей. Подобно злым черным воронам, машины, казалось, проносились над самой его головой, тень за тенью. От их шума у него звенело в ушах, а порывы ветра, создаваемые их лопастями, хлестали его по лицу и рвали одежду. Палатки на рынке смело в одно мгновение, перепуганные коровы и козы разбежались в разные стороны, а с домов сорвало жестяные крыши. Сам Моаллим не видел, но в деревне рассказывали, что у одной женщины ветер вырвал младенца прямо из рук, закружил и унес высоко в небо, так что тот там навсегда и остался.

Затем начали стрелять.

Позже появились еще вертолеты и стали разбрасывать листовки, в которых говорилось о «цели» того нападения. Поступила информация, что в их районе активизировалась контрабанда оружия, возникли подозрения, что через его селение переправляют уран, и тому подобные вещи. Удар по деревне был «необходимой мерой», к тому же «произведен с хирургической точностью» и «малыми силами». Листовки рвали и использовали как туалетную бумагу. Все в селении ненавидели вертушки за их недосягаемость и высокомерие. В четыре года Моаллим не мог объяснить, что тогда чувствовал.

А вертолеты продолжали прилетать. Сверхсовременные аппараты ООН должны были поддерживать здесь мир, но всем было ясно, что этот «мир» был не для местных, а на воздушных судах «наблюдателей» оружия — под завязку.

У проблемы имелось только одно решение, учили Моаллима взрослые.

Старшие показывали, как обращаться с ручным гранатометом, стреляющим реактивными снарядами. Попасть в движущуюся мишень всегда было непростой задачей. Поэтому детонаторы заменили часовым механизмом, чтобы снаряд взрывался в воздухе. Если выстрел был произведен достаточно близко, то не нужно попадать точно, чтобы поразить цель, особенно если цель — вертолет, и особенно если целиться ему в самое уязвимое место — в хвостовой винт.

РПГ были большими, громоздкими и заметными. С ними было тяжело обращаться, неудобно переносить и целиться — если обнаружат, считай себя покойником. Поэтому спрячься и жди, пока вертолет сам к тебе не прилетит. Пилоты, которых учили держаться подальше от домов, чтобы не попасть в ловушку, наверняка увидят лишь обломок трубы, торчащий из земли. Возможно, они решат, что это всего лишь разбитая канализация, результат одного из многих провалившихся «гуманитарных» проектов, с помощью которых ООН десятки лет пытается принести в эти места элементы цивилизации. Пролетая над открытой местностью, они будут чувствовать себя в безопасности. Моаллим улыбнулся.

Небо впереди показалось Байсезе странным. Густые и черные тучи возникали из ниоткуда и собирались в плотный ковер, устилающий горизонт и скрывающий горы. Все выглядело каким-то бесцветным.

Осторожно она вынула из кармана летного костюма телефон. Удерживая его в обеих руках, она прошептала: «Не припоминаю, чтобы в прогнозах говорили о формировании грозовых облаков».

— И я не припоминаю, — ответил телефон.

Он был настроен на прием из сети гражданского радиовещания, и теперь его маленький экран в поиске обновленных метеосводок стал ловить одну за другой волны сотни радиостанций, невидимой паутиной опутавшие этот уголок Земли.

Было 8 июня 2037 года. По крайней мере так думала Байсеза. Полет продолжался.

Первой подсказкой, что с миром что-то неладное, была малосимпатичная картина, которую Джош Уайт увидел, открыв глаза: шершавая ладонь на его плече, взволнованные возгласы и широкое лицо, нависающее над ним.

— Ну же, дружище Джош, просыпайся! Ты не поверишь. Это — нечто. Если это не дело рук русских, я съем твои портянки.

Естественно, это был Редди. Рубашка на молодом журналисте была расстегнута, а жилет и вовсе отсутствовал. Вид у него был такой, как будто он сам только что вылез из кровати. Его широкое лицо с выделяющимся высоким лбом было покрыто испариной, а глаза, казавшиеся маленькими за толстыми стеклами очков, бегали и сверкали.

Джош сел на кровати и заморгал. Через открытое окно в комнату вливался солнечный свет. Стрелки часов перешли за двенадцать. Он проспал час.

— Дьявол! Что, к черту, могло произойти такого важного, что мне уже и вздремнуть нельзя? Особенно после вчерашнего… Дай хоть умыться!

Редди посторонился.

— Ладно. У тебя десять минут, Джош. Ты себе никогда не простишь, если пропустишь такое. Десять минут! — повторил он и пулей вылетел из комнаты.

Окончательно примирившись со своей участью, Джош вяло зашаркал по комнате.

Как и Редди, он был журналистом, специальным корреспондентом «Бостон глоуб», направленным подробно освещать события в Северо-Западной пограничной провинции на этом далеком рубеже Британской империи. Далеком — да, но, возможно, сейчас здесь решается судьба всей Европы, поэтому провинцией заинтересовались даже в Массачусетсе. Комната, которую Джош вынужден был делить с Редди, представляла собой тесную маленькую угловую конуру в крепости, к тому же, благодаря стараниям его молодого коллеги, заваленную одеждой, полупустыми чемоданами, книгами и бумагой. Посреди всего этого хлама стоял небольшой складной письменный стол, на котором Редди строчил свои депеши для лахорской «Сивил энд милитари гэзет», на которую он работал. И все же, несмотря на это, Джош понимал, что ему очень повезло вообще получить комнату: большинству солдат, размещенных здесь, в Джамруде, как британцам, так и индийцам, приходилось ночевать в палатках.

В отличие от солдат, Джош имел исключительное право на послеобеденный сон. Сейчас до его ушей доносились громогласные команды и топот солдатских сапог, это убедило журналиста в том, что на самом деле произошло что-то странное. Это не могло быть сражение или нападение мятежных пуштунов, иначе он бы слышал выстрелы. Но тогда что?

Джош наткнулся на тазик с теплой чистой водой, рядом с которым находились его бритвенные принадлежности. Он умылся и плеснул воды себе на шею, после чего стал изучать свое довольно изможденное лицо в прикрепленном к стене осколке зеркала. У него были мелкие черты лица и, как ему казалось, толстый курносый нос, а мешки под глазами никак не украшали. Вообще-то этим утром голова Джоша не была такой тяжелой, как обычно после долгих ночных застолий в офицерской столовой. Обычно, чтобы не умереть от последствий попоек, Джош привык искать исцеления в пиве. У Редди же были другие предпочтения. Он не сопротивлялся своей страсти время от времени побаловаться опиумом. А те часы, которые он проводил в кальянном дыму, казалось, никак не сказывались на его девятнадцатилетнем организме. Джош ему завидовал, в свои двадцать три чувствуя себя ветераном войны.