Эти кочевники принесли исламу огромный вред. Они пришли в богатое мусульманское государство Хорезм — очень древнюю державу, которая была стабильной и процветающей с середины седьмого века до Рождества Христова. Даже Александр Великий посещал его во время своих походов по Евразии. Монголы разграбили его богатые города в землях Афганистана и Северной Персии, от Герата до Кандагара и Самарканда. Как и в вавилонском царстве, в Хорезме были тщательно продуманные системы подземных ирригационных каналов. Монголы уничтожили и их, и сам Хорезм. Некоторые арабские историки утверждали, что после этого экономика того региона так и не восстановилась. И таких примеров — великое множество. Эти события навсегда омрачили душу ислама.

Абдикадир никогда не был религиозным фанатиком. Просто теперь в нем проснулось желание того, чтобы справедливость восторжествовала. На этот раз ислам будет спасен от монгольской катастрофы и возрожден. Но эту ужасную войну сначала нужно было выиграть — победить любой ценой.

Абдикадир подумал, что во всем этом беспорядке, оставленном Слиянием, было большим утешением вновь найти в своей жизни цель и стремиться ее достичь. Или, возможно, в нем просто заговорила его македонская кровь.

Интересно, что бы ответил ему на это Кейси — христианин-деревенщина, рожденный в 2004 году в штате Айова, который теперь был зажат между армиями монголов и македонцев во времени, у которого еще не было календаря.

— Отличный христианин-солдат, который может скоро повстречаться с Создателем, — пробормотал Абдикадир и улыбнулся.

В яме у Чингисхана под юртой Коля пролежал три дня. Все эти три дня он горел в агонии, ничего не видя, не слыша. Но он все еще был жив и чувствовал течение времени по вибрации пола над его головой, создаваемой топотом приходящих и уходящих ног, напоминающим прилив.

Если бы монголы его обыскали, то нашли бы у него за пазухой пластиковую флягу с водой и еще один предмет, из-за которого он и пошел на эту авантюру. Но его не обыскали, а значит, он рисковал не зря и все идет по его плану.

Сейбл не могла себе даже представить, как много ему было известно о монголах. Спустя восемь веков память об их нашествии была в нем еще жива и свежа. Он слышал о привычке Чингисхана заточать вражеских князей под своей юртой. Выдав Кейси всю информацию о монголах, которая у него была, Коля знал, что его схватят, после чего позволил вероломной Сейбл манипулировать монголами, чтобы те проявили к нему это «снисхождение». Все, чего он хотел, — оказаться здесь в темноте, живым, с самодельным устройством и всего лишь в метре от Чингисхана.

На борту «Союза» не было гранат, хотя граната была бы идеальна в его ситуации. Но зато был запас неиспользованных взрывных болтов. Даже если бы они попались монголам на глаза, те бы все равно не догадались о назначении того, что Коля вытащил из капсулы космического корабля. А вот Сейбл бы догадалась, но только из-за своего высокомерия она считала напарника бесполезным и не видела в нем угрозы. Вот поэтому-то ему ничто не мешало собрать простой спусковой механизм и скрывать свое самодельное оружие.

Чтобы нанести удар, ему оставалось лишь дождаться подходящего момента. Вот почему он сидел в кромешной тьме и страдал от агонии. Три дня. Это было все равно, что оставаться живым еще три дня, будучи похороненным заживо. Как ни странно, его тело продолжало функционировать: ему по-прежнему нужно было мочиться — словно организм сам знал, что эпилог в его истории еще не написан. Это было похоже на то, как дергается тело только что убитого человека: эти движения уже не имеют никакого смысла.

Три дня. Но русские умели терпеть, поэтому придумали выражение: «Первые пятьсот лет тяжелее всего». На горизонте забрезжил рассвет. Проснувшись, Абдикадир сел. Вокруг него зашевелились македонцы: кто-то из них кашлял, кто протирал руками глаза, кто справлял нужду. Розово-серый цвет светлеющего неба представлял собой невероятно красивое зрелище: солнечные лучи, бегущие по облакам, засоренным вулканическим пеплом, были похожи на лепестки вишни, осыпающие пемзу.

Но наслаждаться после пробуждения секундами мира судилось не долго.

Первые и последние лучи представляют для солдата наибольшую опасность. В это время его глаза стараются привыкнуть к быстро изменяющемуся освещению. Именно в этот момент максимальной уязвимости монголы и появились.

В полной тишине они приблизились к позициям македонцев. Загремели огромные наккара — монгольские боевые барабаны, перевозимые на спинах верблюдов, — и монголы с громкими криками ринулись в атаку. От этого неожиданного извержения шума кровь стыла в жилах. Казалось, что македонский лагерь вот-вот сметет разбушевавшаяся стихия — наводнение или оползень.

Но призыв македонских труб опоздал лишь на мгновение. Услышав их, воины бросились на позиции. На своем грубом языке македонские офицеры выкрикивали команды:

— Стройся, удерживать позиции, не ломать строй!

Македонская пехота моментально образовала стену из мускулов и железа, восемь человек в глубину.

Естественно, Александр не позволил застать себя врасплох. Предусмотрев возможность столь коварного нападения, он позволил своему врагу приблизиться к нему настолько, насколько тот осмелился бы. Теперь пришло время захлопнуть ловушку.

Абдикадир занял свое место в строю за три ряда от первого. Справа и слева его окружали нервничающие томми. Поймав их взгляды, пуштун выдавил из себя улыбку и вскинул на плечо своего Калашникова.

Так, держа врага на прицеле АК, он впервые смог хорошо рассмотреть воинов-кочевников.

Монгольская тяжелая конница возглавляла атаку, тогда как легкая — следовала за ней. На всадниках были панцири из полос кожи буйвола и металлические шлемы, защищающие не только голову, но и шею и уши. Каждый был вооружен до зубов: два лука, три колчана стрел, копье с устрашающим крюком на другой стороне, топор и кривая сабля. Даже кони у них были в доспехах: бока животных прикрывали широкие кожаные панцири, а голову — железные оголовья. В своих доспехах и ощетинившиеся оружием, монголы больше походили на жуков, чем на людей.

Но не все шло, как они планировали. Запела труба. По команде македонские лучники на стенах Вавилона перегнулись через парапет, и в воздухе, прямо у Абдикадира над головой, засвистели стрелы, с глухими ударами впиваясь в приближающихся кочевников. Когда всадник падал, его соратники, скачущие у него за спиной, налетали на него и образовывалась куча, отчего строй на короткое время нарушался.

Но больше было пущено стрел с наконечниками, которые предварительно обмакнули в смолу и затем подожгли. Их посылали в ямы, наполненные смолой, и пропитанные смолой кипы сена, разбросанные на земле. Вскоре под монголами, словно из-под земли, стали вырываться высокие языки пламени и повалил густой черный дым. Люди кричали, лошади становились на дыбы и не слушались своих седоков. Но потери лишь замедлили продвижение монголов, однако не остановили его.

И вновь монгольская тяжелая конница врезалась в македонцев.

Один за одним воины Александра погибали. Животные кочевников затаптывали македонцев, а их седоки с дикой яростью орудовали своими клинками и булавами. Смерть была неизбежна.

Абдикадир находился всего лишь в каком-то метре от гущи сражения и смотрел, как кони становились на дыбы, как мелькали над толпой сражающихся плоские монгольские лица, как люди бились и умирали. Он чувствовал запах крови, пыли… пот напуганных лошадей и даже в такой момент отвратительную вонь, которая могла исходить лишь от самих монголов. Из-за сплошной стены людей и лошадей, из-за рева десятков тысяч глоток сражаться было трудно, трудно было даже поднять оружие. В воздухе свистели лезвия, и кровь и отрубленные части тела отлетали в почти абсурдной, невероятной резне. Постепенно крики гнева сменились стонами раненых и умирающих. Тем временем ряды защитников стала теснить легкая конница противника: прорываясь сквозь прорехи, оставленные тяжелой конницей, монголы спешили на выручку своим товарищам, нанося македонцам удары своими мечами и копьями.