— Знаем-знаем. Будешь копать. Ну ищи воду или еще что-нибудь. Я разрешаю. Помоги ему, Колючка!

— Копать нехорошо, — заметил ДомкратКолючка.

— Ничего. Всю пустыню не перекопает. А его начальники чересчур далеко, чтобы явиться сюда за тем, что он найдет.

— А зачем рисковать? — начал было Домкрат, но Старик перебил: — Помоги. А ты, Большой Иван, прими душ и до вечера занимайся своими делами. А за ужином поговорим.

Обнорски возвращался, когда красное солнце уже цеплялось за верхушки дальних скал.

Он был обрадован и смущен одновременно. 0бнорски нашел хорошие естественные разломы и провел вдоль них бурения. Керны были хорошие и в то же время — сомнительны. С одной стороны, на глубийе километра преобладали радиоактивные элементы, с другой — состав их был довольно странным. Слишком мало было урана и много стронция и цезия. Что это могло значить, Обнорски не знал. Похоже, что месторождение, если оно было здесь, «выгорело» само собой, спровоцированное чем-то. Таких случаев история геологии не знала. Может быть, Ивану повезет наткнуться на «чистый», материковый пласт руды. Но где его искать?

У Очирова было людно, да и вообще по улицам слонялось больше публики, и вела она себя нормально. По-видимому, аборигены вели ночной образ жизни.

Иван сразу же прошел в свою комнату, разделся, принял душ и только прилег отдохнуть, как к нему заявился Домкрат. Одет он был по случаю праздника более чисто и настроен благодушно, от него несло спиртным, но орудие производства было с ним — он крутил его на пальце — и, как показалось Ивану, было красного цвета.

Отказываться при этих обстоятельствах от добродушного приглашения к столу не приходилось. Обнорски стал одеваться, хотя и чувствовал ломоту в теле и страшную усталость.

Домкрат от избытка хорошего настроения пинал ногой его вещи.

— А вот и наш гость! — приветствовал его Старик. — Большой Иван к нам пришел!

Гости валялись по комнате в разной степени пьянения, но, надо отдать должное, почти все уставились на молодого человека с любопытством.

— Яня, праздничное ожерелье гостю!

Девушка неслышно скользнула к нему сквозь толпу, и Обнорски увидел, что на ней только узенькая кожаная юбочка, или набедренная повязка. От смущения он наклонился ниже, чем следовало, чтобы Яня надела на него ожерелье. Но она вначале расстегнула ему ворот и стянула рубашку через голову, в комнате и впрямь было жарко. А уже потом она сняла с себя ожерелье из обсидиана и водрузила его на Ивана. Словно случайно, девушка на мгновение обвилась руками вокруг его пояса, и Обнорски ощутил прикосновение шершавых, твердых девичьих сосков и услышал ее горячий шепот: «Неистовый…», но в следующее мгновение Яня уже смешалась с толной.

Ивана бросило в жар, и он стал рассматривать ожерелье. Куски минерала, который он принял вначале за обсидиан, хранили еще тепло девушки, они были грубо, но тщательно обработаны. Вернее, не обработаны, а удачно сколоты очень гладкие и приятные на ощупь, рубиново-черные на свет, Обнорски так и не успел определить, что это был за минерал, — ему уже предлагали выпить.

В высоком хрустальном бокале была жидкость холодно-зеленого цвета, совершенно прозрачная. Как у человека, имевшего кое-какое отношение к химии, у Обнорски этот цвет вызвал естественное воспоминание о страшном яде — окиси меди. Он смотрел на него как завороженный, но заставить выпить эту смесь его не смог бы даже Домкрат со своим крючком.

— Ну что же ты? Ах да, тебе цвет не нравится, — засмеялся Старик кудахтающим смехом. — Ничего, это не беда. Добавьте-ка ему воды!

Несколько капель воды в жидкость произвели неожиданное действие: в ней возник желтый матовый шар, который, пульсируя, рос и скоро заполнил весь объем живым теплым цветом, таким мягким, что его захотелось проглотить одним махом. Но едва Иван поднял бокал к губам, как он стал красным. Обнорски от неожиданности отшатнулся и чуть его не выронил.

— Ну, что же ты, Большой Иван? — публика визгливо хохотала, глядя на него. Обнорски заметил, что многие не то что пьяны, а истерически взвинчены. — Это спирт, настоянный на полыни и тутовом дереве — вино нашей пустыни — абст!

Удивительная жидкость пульсировала, как живая, в ладони Ивана желтым и красным с зелеными прожилками. Ею можно было любоваться, но пить было кощунсдвом.

И все-таки Иван выпил. В голове зазвенело и сразу же комната и люди показались ему другими.

— Друзья, как вы думаете, кто этот молодой человек? — спросил Очиров, театрально показывая на Ивана.

— Шпион, — сказал Домкрат, икая. — На крюк его!

— Нет, это современный Одиссей! Он пересек великую пустыню лишь затем, чтобы видеть нас, говорить с нами. Что мы можем дать ему? Ничего — ведь нищи и голы. И все-таки мы дадим ему много — мы дадим ему истину. За нового Одиссея, за искателя истины!

Перед Обнорски снова оказался бокал, а вино между тем оказывало странное действие, сознание словно раздваивалось и множилось. Он, как ему казалось, слышал и воспринимал каждого гостя. Например, он услышал, как Домкрат спросил своего соседа:

— Новый Одиссей? А куда девался старый?

— Пьяного сожрали бродячие собаки… — ответил тот.

— …Чем еще можно объяснить удивительную настойчивость нашего друга, кроме тяги к истине? Великий пример для вас, бездельников. Слушай нашу первую заповедь: «Смысл нужно убить!» Ты, наверное, заметил, что мы каждый раз называем друг друга новыми именами? Скажи, разве ты не ощущаешь себя свободным от мира вещей, каждый раз приписывая им новый смысл?

— Ощущаю себя свободным, — подтвердил Обнорски, абст разливался горячей волной по телу, и поэтому молодой человек был готов ощущать все что угодно. — Но разве язык не создан для общения?

— Нет! Язык — это машина для уничтожения смысла. Если ты называешь имя, значит дурак, если ты его забыл — ты умный, если говоришь абракадабру — ты гений!

— Верно, верно! — закричали гости, как только сейчас заметил Обнорски, почти все — дебилы.

— И вообще — откуда нам знать, что происходит на самом деле? Так пусть мой смысл враждует с твоим, пусть они перемешаются, тогда родится третий смысл, который понять нам будет не дано!

— …Вернулся он из-под Трои, — неторопливо повествовал сосед. — И шел домой пьяный. Увидел сточную трубу, которая торчала из стены его дома на улицу, и решил проверить жену. Но калибр не рассчитал, до пояса хорошо вошел, а дальше… Словом застрял основательно, а старый дворовый пес увидел и воспользовался, потом и бродячие псы помогли. Все, что по воле Великого Хаоса осталось снаружи, скушали…

— …И слушай вторую заповедь: «Растворяйся!» Завидная участь: быть ничем! Растворяйтесь в языке, друг в друге, в природе. Вон, посмотри, видишь прекрасное дерево? — Старик указал в окно, на лунный ландшафт.

Иван посмотрел на залитую лунным светом улицу и не увидел ничего, кроме одного железного столба с расщепленной верхушкой:

— Э-э, если честно сказать…

— Железное дерево!

— Ах, ну да, вижу!

— Оно прекрасно, потому что естественно, потому что часть природы, и мы — ее часть. Мы бережем ее, она бережет нас…

— Э-э, — у Ивана мутилось в голове. — Берегли бы вы ее лет двести назад — цены бы вам не было…

Скользнула рядом Яня, и он твердо взял ее за талию, привлек и шепнул в горячее ушко: «Я тебя не отпущу».

— …Что же, он сказать не мог, что его жрут? — недоумевал рядом Домкрат.

— Великий Хаос! Говорил и, можно сказать, криком вопил. Только снаружи, на улице, ничего не было слышно, прохожие шли и возмущались: что за новая манера кормить бродячих псов? A Пенелопа, сидя на кухне, все слышала, но решила, что на улице выступает новый роковый ансамбль.

— Да-а, дела, — вздохнул всей утробой Домкрат. — А что же нам с этим, новым Одиссеем делать?

— …Что было, — так и есть, — то и будет, — вещал Старик. — И если знать ничего не дано, подчинимся ритму пустыни и Великому Хаосу!

— Как это «что было — так и есть»? — в Иване возмутился геолог. Разломы показывают, что здесь был океан, а потом леса…