- Ты, - повернулся Верхаен к Джереми, - всё своё детство провёл рядом с матерью, больной шизофренией. Счастье, что остался жив, по твоим словам, она несколько раз пыталась от тебя избавиться. А когда её не стало - очутился на улице, жил подаянием. Когда тебя привезли в Эколу, ты весил двадцать пять килограммов, как восьмилетний мальчик. Помнишь, как играл на губной гармошке у здания торгового центра? Не отвечай, вопрос риторический.

Джереми скрипнул зубами - и зажмурился так крепко, что перед глазами вспыхнули разноцветные искры. В какую-то долю секунды ему показалось, что он помнит. Уличный шум, коробка на асфальте, яркие зеркала витрин... онемелые, кровоточащие губы... текущая мимо гладкая толпа людей. И над всем этим - лёгкая, лучистая, узнаваемая - порхала мелодия. Грусть и нежность, восторг и отчаяние переплелись в ней.

Еще через секунду он сморгнул видение, как слезу. Оно развеялось, словно дурман, словно ядовитый папиросный дым, оставив после себя тягостное недоумение и чувство бесприютности, обиды на весь мир - прекрасный для других, но жестокий к нему. Вот что ощущал тогда Джереми, вот от какой несправедливости укрылся три года назад в Эколе.

Захваченный не то воспоминаниями, не то игрой воображения, растерянный и смущённый, он отвлекся и прослушал то, что Гельмут Верхаен говорил Бобу.

- ...ты, жертва кибермоббинга! Помнишь, как над тобой измывались в чатах? Да-да, здесь ты не знаешь, что такое интернет, мы скрыли это от вас, а тогда он был для тебя пыткой. Посмешище всей школы... Ты помнишь, каково это, быть морально опущенным, боксёрской грушей, изгоем, которого пинают все, кому не лень. А как ты травился таблетками? Как тебя вытаскивали с того света?

Джереми искоса глянул на Боба - тот уже не улыбался, а опустив голову, кусал губы, и тяжело, с присвистом дышал.

- Я спас вас от кошмара, и вот что получил в награду. Чёрную неблагодарность! - горько сказал Верхаен. - Вот уж правда, леопарда не перекрасишь, а что сгнило - так и останется гнилым. Да, мы ошиблись. Нам следовало пригласить в проект не какую-то шваль, а парней и девушек из приличных семей. Вот так-то.

- А я? - слабым голосом спросила Вилина.

- Ах, да. Ты. А тебя, девочка, мы взяли из психиатрической больницы имени святой Терезы. Помнишь, сколько раз ты сходила с ума, с тех пор, как погибла твоя семья? Отца и мать, и маленькую сестренку разметало в клочья на твоих глазах, пока ты махала им из окна. Кстати, тех, кто подложил в машину взрывное устройство так и не нашли. Ты не могла забыть родных, правда? Не плачь, это так. Не потому ли ты до сих пор боишься любви, что знаешь: любимых отнимает смерть? А теперь этот идиот станет утверждать, что мы украли у тебя память? Мы подарили тебе забвение и душевное здоровье. Ладно. Не будем терять время. Проект больше не нуждается в ваших услугах, а это значит, что сегодня же вы - все четверо - покинете Эколу. Вы что-то хотели сказать, Марк?

Фреттхен вздрогнул, словно застигнутый врасплох, и решительно затряс головой.

- Нет-нет, вы очень хорошо все объяснили, Гельмут.

Он смотрел на понурых ребят с жалостью.

- Вы вернёте нам старую память? - робко спросил Джереми. От его дерзкого задора не осталось и следа. Но он не раскаивался, нет. Наоборот, у него отчего-то возникла уверенность, что исход всей истории был предрешён, и если сейчас разыграть её с чистого листа - она бы закончилась так же. Вилина не смогла бы полюбить Роберта. Он, Джереми, отверг бы своё фальшивое детство. Хайли сошелся бы с работниками и стащил у них ключ от радиоцентра. Чтобы сыграть спектакль по-новому, нужно написать другой сценарий - но кто взялся бы за такое?

- Старую? - удивился Верхаен. - Мы её стерли. Память - это не компьютерный файл, который можно стирать и восстанавливать. Скорее она похожа на магнитофонную ленту. При каждой новой записи прежняя утрачивается безвозвратно. Да и на что вам старые травмы? Начнёте жизнь заново. Эколу вам тоже придется забыть. Проект "Happy Birds" - секретный, и мы не можем допустить утечки информации. А сейчас - пойдёте с доктором Корком...

Словно холодом повеяло в приоткрытую дверь - не свежим океанским ветром, а затхлостью, земляным сырым ознобом - и в дверном проеме возникла сумрачная фигура. Джереми знал, что это и есть доктор Корк, но лица его не мог разобрать - оно тонуло в густой тени.

- ... Сюда вы уже не вернётесь. Так что - прощайте и счастливого пути. Таланты ваши останутся при вас. Употребите их с толком, и будем надеяться, что на этот раз вам повезёт больше.

- Хотя бы не разделяйте нас как группу, - попросил Хайли. Он вынул руки из карманов и Боб тут же сунул ему свою ладонь. Пухлые щеки Торопыги прочертили влажные дорожки слёз.

- Посмотрим.

- Пожалуйста, оставьте нас вместе!

Профессор взглянул на Вилину, судорожно вцепившуюся в плечо Джереми, и усмехнулся.

- Ну, вас-то мы одну не бросим.

Вслед за Корком они покидали комнату. Последним выходил Джереми, пропустив вперёд Вилину. На пороге он обернулся.

- Последний вопрос. Кто написал "Апрельский дождь"?

- Ты, - ответил Хорёк.

- Спасибо. Я так и думал.

Они шли, как на казнь, стараясь поглубже вбить в подсознание самое дорогое, то, что хотели бы сохранить. Вот только получится ли? Забвение подобно смерти. "Я", которое не помнит себя, это уже другое "я", другая личность.

Прощально цвела вокруг них Экола, утопая в розах и бугенвиллиях, благоухала пыльцой и океаном, звенела пчёлами, смехом, радостными голосами. Райский оазис посреди пустыни. Речь Джереми не произвела на неё никакого впечатления, не нарушила её беззаботности. Лилась со столбов музыка. На крыльце амбулатории стояла группка младших подростков - оживлённых и чем-то взволнованных. Один из них держал руку на весу, баюкая её, точно грудного ребенка. Его губы кривились от боли. Упал? Или с кем-то подрался? Джереми равнодушно скользнул по нему глазами и отвернулся. Жизнь идет своим чередом. "А ты как думал? - упрекнул он себя. - Стоит одно слово сказать, и всё завертится в другую сторону?" Последний горький урок: невозможно объяснить миру, каким ему следует быть - как не сдвинуть с рельсов тяжелогруженный состав.

Квартал работников, в это время дня почти безлюдный. Только тощая немолодая женщина в синем халате и голубой косынке упрямо мела дорожку перед домом, взбивая рыжие клубы пыли. "Должно быть, Рамонову другу Федерико досталось за украденный ключ", - подумал Джереми. Лёгкий укол совести заставил поморщиться.

Кирпичный лабиринт, пахнущий сыростью и прелой листвой. Больница. Ну, кто бы сомневался - конечно, это и есть пункт назначения.

Мрачный, как Азраил, доктор Корк оглядел каждого из четырёх "преступников", беспощадно впиваясь в глаза и в души маленькими, острыми, словно карандашные грифели, зрачками, и велел ждать в холле первого этажа.

Их вызывали по одному.

- Фэрелл!

Хайли выпустил руку Боба, потрепал его по круглой голове и что-то прошептал на ухо. Торопыга послушно кивнул и вытер слёзы короткопалой ладонью.

- Пока, друг, - Джереми хлопнул Хайли по плечу. А Вилина поцеловала в чёрную щёку. Массивная дверь - на удивление бесшумно - закрылась за спиной первопроходца. Джереми вздрогнул и мгновенно - с ног до головы - покрылся испариной, услышав, как торжествующе взвыло за стальными воротами голодное чудовище. Почти беззвучно - на таких высоких частотах, что чуть не лопнули барабанные перепонки - взвизгнуло, рыгнуло и сыто, довольно заурчало, переваривая лакомый кусок.

Вибрация ползла по телу, вызывая непреодолимое желание ободрать самого себя до крови, до костей, скрестись и чесаться, пока кожа не повиснет лоскутами.

- Бреммер! - объявил бесстрастный голос, и побледневший Боб, обнявшись с друзьями, скрылся в логове зверя.

Вилина закрыла уши ладонями.

- Давит...

- Ничего, держись, - шепнул Джереми. - Скоро всё кончится, и мы с тобой забудем Эколу, как дурной сон. Не так уж это и плохо.