Однако не успел он проглотить кусок истекающего сыром омлета, как в кармане халата снова раздался тревожный сигнал айфона.

"Ну что ещё!" - драматически застонал Фреттхен, с сожалением выпуская из рук вилку и вытаскивая на свет божий экран с оповещением. - "Хатчинсоны? Опять?! Что им не живётся? Не понимаю! Молодые, здоровые, красивые - особенно Вилина красивая, да. Ну что ещё надо этому верзиле Роберту?"

Тираду свою он - за неимением других слушателей - обратил к петуху-солонке и курочке-перечнице. Тараща глаза-бусины и растопырив расписные крылышки, фарфоровая парочка послушно внимала хозяину.

"Такая девушка! - сетовал Хорёк, - скромная, тихая, нежная - мечта любого мужчины! Фигура как у модели! Глаза как у ребёнка! Улыбка как у Моны Лизы! Джереми и тот понимает... Джереми..."

Вилка звякнула о пустую тарелку, за ней отправилась скомканная салфетка, Хорёк же, бурча себе под нос, засеменил к единственному своему утешителю - холодильнику. На этот раз из ледяных глубин появилась коробка апельсинового сока. С хрустальным звоном посыпались в высокий стакан кусочки льда, их закрутило в оранжевом водовороте, и Фреттхен, делая маленькие, неторопливые глоточки, продолжил свой монолог.

"Вроде бы не плохой парень, но до чего проблемный. Мало того, что сам вечно ищет неприятностей, так еще и распространяет повсюду негатив. Всякий, кто входит с ним в контакт, теряет удовольствие от жизни".

Допив сок, Хорёк принялся ворошить морозильник.

"Вот и результат - два оповещения за ночь! Нет, это никуда не годится"

Раскопки увенчались успехом. Жёлтые глаза под рыжими ресницами вспыхнули от удовольствия при взгляде на добычу - пластиковое ведёрко с мороженым.

"Французская ваниль", - мурлыкнул психолог и, вооружившись ложкой, отправился в кабинет.

Небольшая квадратная комната, выкрашенная в нейтральный бежевый цвет, находилась на втором этаже, рядом со спальней. Скромная обстановка состояла из легкого компьютерного столика на алюминиевых ножках, промятого кожаного кресла и пары металлических шкафов, похожих на сейфы. Окна прикрыты пластиковыми жалюзи. В углу одноногим, худым журавлем вытянулся напольный светильник.

Среди этого минимализма солидно выделялся огромный плоский экран монитора. Привычно водрузив на стол ведёрко, Хорек набрал полный рот мороженого и включил компьютер. Под мелодичный перезвон явилось множество иконок, и по ним бойко запрыгал курсор. Разноцветным потоком, сменяя друг друга, стремительно разворачивались графики. Зелёные кривые уверенно ползли вверх и, достигая максимальной отметки, вспыхивали сакральным фиолетовым. Те, что сползали к нулю - желтели на глазах. А были и такие, что опускались в минус, наливаясь оранжевым, угрожая зардеть в любую минуту. Пару раз мелькнули красные точки, на них Фреттхен останавливался подольше, сводя к переносице кустики бровей и страдальчески шевеля губами.

Сверяясь с айфоном, он перелистал графики и свернул окна. Сунул в рот очередную порцию французской ванили и, повозив мышкой, вытащил на экран сразу несколько картинок. Полутёмные столовые, классы и кабинеты. Пустынные коридоры с приглушенным освещением. Спальные корпуса.

Психолог безмятежно разглядывал спящих - все тихо, спокойно, вот и хорошо. А то бывает, воспитанники устраивают бои подушками. Или, что ещё хуже, забираются в кровать по двое, а то и по трое, шепчутся и хихикают. Не говоря уже о недопустимости подобного с точки зрения гигиены и морали, это ведёт к потере формы. Утром, на медитации клюют носом, а то и вовсе засыпают - невозможно работать. Заметив нарушителей, Фреттхен тут же звонил дежурному воспитателю, и тот наводил порядок.

Заглянул Хорёк и в городок семейных. Смутные очертания спящих парочек, свившихся в объятиях, убаюкали не хуже валерьянки. Психолог размяк, раззевался. В спальне Дэвидсонов он заметил характерные движения под еле различимым в полумраке одеялом. "Молодежь!" - снисходительно улыбнулся психолог. Сам он себя к "молодежи" не причислял даже в юности. Бывают такие люди - сразу рождаются спокойными, мудрыми старичками. Таков и был Марк Фреттхен. Стоически-созерцательно относился к перипетиям судьбы с самого раннего детства.

Мать подолгу оставляла его одного, уходя по тропинке за серый забор, который только и можно было видеть из грязного окна без занавесок. Маленький Марк рано научился добывать крошки хлеба из пустой хлебницы, взбираясь с табуретки на столешницу. Сутки напролет жевал сухую вермишель, запивая водой из-под крана, и долго просиживал на подоконнике, высматривая знакомую худую фигуру с растрепанной копной соломенных волос.

Однажды вместо матери пришли чужие люди и забрали мальчика в другой мир - шумный, яркий и сытный. Хоровод лиц и рук ошеломил. Вскоре Марка усыновила пожилая пара - невысокий, кряжистый ремонтник, пропахший мазутом, и его дородная, краснощёкая жена - кассирша из супермаркета. Мама Дороти и папа Стивен научили приемного сына говорить, есть ложкой, чистить зубы и завязывать шнурки. А еще - стелить постель, молиться и усердно трудиться.

"Кошка в перчатках не изловит мыша", - любил повторять Стивен и добавлял - "не попотеешь - не поешь". Перчаток Марк отродясь не носил, зато потел усердно - на огороде и подворье дел хватало всем. После упорного физического труда чистая постель, пропахшая цветочной отдушкой, казалась волшебным облаком из сказки. Мальчик засыпал крепким сном без сновидений, непременно складывая руки поверх одеяла. Мама Дороти очень пристально за этим следила. Она же научила сына готовить.

Уютная кухня за кружевными занавесками, пропитанная не вонью застоявшегося помойного ведра, как это было у матери, а аппетитными парами из клокочущих кастрюлек и шипящих жиром сковородок, влекла Марка, как ничто другое на свете. В школе, среди факультативных предметов он выбрал кулинарию. Не только из любви к предмету, но из тайной симпатии к Джине Петерсон. Рослая, улыбчивая и неторопливая - она сильно отличалась от своих галдящих, суетливых подружек. Хорьку в ней нравилось всё - от толстой, золотистой косы до полноватых икр в белых гольфах. Надеждам его, тем не менее, не суждено было сбыться - ни Джина, ни другие девочки не признали в нем самца. Рыжий, худенький паренек с неправильным прикусом вызывал в лучшем случае сочувствие, а в худшем - насмешки. Их-то он и собрал, когда класс начал разбиваться на пары к выпускному вечеру.

- Пойдешь со мной на выпускной? - выдавил, краснея, на перемене.

- Я уже приглашена, - легко ответила Джина, улыбнулась и, привычно откинув косу за спину, направилась к стайке любопытных, глазастых подружек.

Фреттхен покраснел и на негнущихся ногах побрел прочь, горбясь от летящих в спину шуточек.

На выпускной вечер Марк пошёл с Полли Моул - такой же некрасивой, как он сам. Она робко улыбалась, пока они неуклюже танцевали, и даже пыталась завязать разговор. Возможно, прояви он интерес, у них мог бы случиться роман. Но тощая Полли с тяжелым подбородком, кривым носом и маленькими глазками не вызвала у павшего духом Хорька энтузиазма.

Он махнул рукой на любовь, а вместо этого голодным зверьком принялся грызть науки.

Пока его сверстники предавались веселью и разврату на частных вечеринках, в родительских спальнях и в салонах автомобилей, он учился, поддерживал волонтёрские движения и подрабатывал в Макдоналдсе.

Изначально, Фреттхен собирался посвятить жизнь поварскому искусству, но папа Стивен неожиданно воспротивился. Высшее образование было его заветной мечтой, которую он сам воплотить так и не сумел, и как всякий родитель, перенес на сына.

- Учитель, вот прекрасная профессия, - наставлял он Марка, с достоинством поглощая фасолевый суп и заедая его сырным сэндвичем. - Всегда в тепле, в чистоте и отпуск не две недели, а три месяца.

- И уважаемая профессия, вдобавок, - добавляла Дороти, подливая мужу густой, тёмной жижи, - если ты, сынок, станешь учителем, мы с отцом уж точно сможем тобой гордиться!