На уроках истории школьники Эколы из года в год изучали древние цивилизации, какие-то царства, эллинские, иудейские... А если речь заходила о наших днях - то в основном об Эколе. История Эколы, природа Эколы, этика и философия Эколы, теория медитации... Джереми не удивился бы, увидев на учительском столе глобус Эколы. Но в классной комнате, на шкафу, стоял обычный - пыльный и гладкий, со слегка помятыми боками. Синие лоскуты океанов загадочно переплетались на нём с жёлто-бурыми - материков. От яркой глубины синих захватывало дух, а бурые возбуждали жгучее любопытство. Джереми мог часами крутить глобус в руках, представляя себе, как выглядят Африка или Антарктида. Какого цвета горы в Саудовской Аравии и есть ли они там вообще? И что это за страна такая, Япония, в которой что ни день - то извергаются вулканы? Красива ли уходящая под воду Голландия и похож ли на Эколу полуостров Пелопонес?

Кто мог рассказать ему об этом? Учителя, которым Джереми пытался задавать вопросы, поджимали губы, глядели недоверчиво и мягко советовали любопытному ученику не торопиться. Всё, мол, своим чередом. От малого - к большему. Прежде, чем познавать мир - познай самого себя.

То же самое и с литературой. В школьной библиотеке Эколы хранилось много книг: древняя Греция, Рим, Возрождение, романтизм, рыцарский эпос, духовные поиски, труды Елены Рерих и Друнвало Мельхиседека, "Две жизни" Коры Антаровой, кое-что из философии "нью-эйдж", несколько томов "Крайона", "Другая сторона" Сильвии Браун, какие-то ченнелинги... Джереми читал всё подряд, но хотелось чего-то другого... он и сам не знал - чего именно. Такого, что ответит на все вопросы и, как зеркало, покажет ему его самого себя со всеми радостями, проблемами, неуемным стремлением жить. Ничего этого он не находил в книгах и глотал их - будто пил солёную воду, не напиваясь.

Не утоляла его жажды и музыка. Слишком примитивная и приторная - в ней мало настоящего. Такого, от чего замирает душа, и за спиной - разом - отрастают крылья. Лишь иногда - посреди безвкусной попсы - мелькнут отдельные созвучия, прекрасные и редкие, будто зимние цветы. Джереми хранил их бережно в памяти и, оставаясь в тишине и одиночестве - в час дневной сиесты или после захода солнца, играл этими звуками, точно разноцветными камешками. Нанизывал на голоса чаек и альбатросов, рокот океана и жаркий, словно тающий в солнечном мареве стрёкот саранчи. Получались длинные, сверкающие ожерелья - мелодии.

Лепить из глины, наверное, проще, чем из звуков. Глина осязаема и послушна рукам. Но у любой, даже очень талантливо сделанной скульптурки - три измерения. У музыки их - бесконечно много.

Хлопнула дверь - и Джереми очнулся. Он только сейчас понял, что спал. В классную комнату впорхнула Триоль. Маленькая китаянка, бывшая балерина. Её настоящее имя было Мэйли Лэй, но ученики в первый же день заменили его вполне подходящим предмету прозвищем.

Триоль остановилась у доски, распахнув руки, точно для полета. Пятки вместе, носки туфель смотрят в разные стороны. Джереми она нравилась. Он неё буквально пахло музыкой: пыльными внутренностями старого рояля, пластиком и металлом - синтезатора, деревом скрипки, канифолью и шершавой нотной бумагой. Сильная, полная жизни, она ворвалась в гипнотическое царство математики, как солнечный луч в затхлую темноту чулана.

- Ребята, - пропела учительница тёплым грудным контральто, - у меня для вас хорошая новость. Наша вчерашняя медитация дала чудесные плоды! На Ближнем Востоке установлено перемирие!

Ученики радостно забарабанили ладонями по партам, захлопали в ладоши и засмеялись.

"Интересно, - подумал Джереми, - почему не Хорёк сообщил?" Обычно именно Фреттхен рассказывал о результатах медитаций. "Совсем его загонял старикашка профессор..."

Триоль улыбнулась, полуобернувшись к господину Виллю, словно приглашая его разделить торжество.

- Молодцы, ребята! Вы, милые, - соль земли, знаете? Это дар, мои дорогие, то, что вы делаете, волшебный дар - всему человечеству!

Математик ответил ей рассеянной улыбкой.

"А для чего земле соль? - размышлял Джереми. - На просоленной почве не вырастишь ни хлеба, ни цветов. Вот, океан - другое дело. Почему она не сказала: вы - соль океана? Должно быть потому, что соли в океане много, а нас - мало. Но как всё-таки хорошо, что мы вот так, вместе, помогаем людям. Занимаясь искусством, наращиваем творческие силы. И что бы, и где ни стряслось - мы можем вмешаться и всё исправить... - он ощутил прилив гордости. - Правы взрослые, что Экола - пусть, и маленькая, но самая важная точка мира..."

Бумажный шарик щёлкнул его по носу. Джереми развернул записку.

"Я тоже хочу стать рыбачкой, - катились по листу наискосок мелкие бусинки-буквы. - Возьми меня в море!"

Он узнал почерк. Так убористо и кругло писала только одна девчонка в классе - Софи. Скосил глаза - вот она, за три парты от него, пригнула голову, будто и ни при чём. Маленькая, хрупкая, будто ребёнок. Тонкие кисти, мелкие черты лица и пышная грива пепельных кудряшек - за них Софи прозвали Болонкой. Да и правда, было в её круглых и влажных глазах что-то собачье. По крайней мере, когда она преданно смотрела на Джереми.

Он вздохнул и отвернулся. Можно ответить так: "В полшестого на рыбацком пляже". Они поплывут по акварельному заливу, далеко, до границы бледно-зелёного и темно-синего. Распустят сети и до темноты, медленно дрейфуя мимо золотых скал, будут болтать о всякой всячине. А потом... потом они станут часто рыбачить вместе. Подружатся. Подойдут друг другу, "как перчатка к руке". А когда настанет время, вместе пройдут под радугой...

Вот, что значит, взять девчонку с собой на рыбалку.

Триоль упорхнула, разносить дальше свою чудесную новость. Господин Вилль попытался продолжить урок, но класс окончательно охладел к математике. По комнате перекатывался шёпот и сдавленный смех, а на учительский стол спикировало сразу два бумажных самолетика.

"Нет. Не хочу под радугу - с ней. Ерунда, примешь таблетку и захочешь. Нет, не хочу. Не хочу!"

Джереми не стал писать ответ Болонке.

После занятий, когда школьники гурьбой ринулись в столовую, Боб подошел сзади и приобнял по-свойски за плечи:

- Дже! Пойдешь с нами?

- Куда это?

Джереми с досадой стряхнул руку друга. Он ощущал непонятное раздражение, но не на кого-то конкретно, а на всех скопом. Так, должно быть, чувствует себя рыба в садке: туда поплывешь - сетка, сюда - тоже сетка.

- Подметать улицы! - просиял Боб, нисколько не обидевшись. Торопыга никогда не обижался. За это Джереми его и любил.

- Пройдемся с метлами, - пояснил Хайли. Он нагнал приятелей и зашагал рядом, - от "детского городка" до площади.

- Зачем?

- А пусть Хорёк понервничает! - захихикал Боб.

- Да просто покажем им, что мы не белоручки - перебил его Хайли, - тоже можем работать руками, а не только сочинять хиты и медитировать на огонь. А то, прикинь, люди жизнью рискуют, чтобы у нас, в Эколе, было чисто. А мы как будто и ни при чём.

- Жизнью? - удивился Джереми.

- Ну, да. Ты же сам рассказывал, как мужик с крыши свалился. Ну, что? Ты с нами или нет?

Джереми нахмурился. Сколько можно играть в детские игры? Ему хотелось совершить поступок. Что-то значительное. Чтобы Триоль не зря ими гордилась.

- Эй, парни, - сказал он, - есть идея получше. Давайте наберём фруктов, конфет, ну, всякого такого, и проведаем того работника. Того, который с крыши упал. Узнаем заодно, что с ним.

- Я за! - радостно закричал Торопыга и задрал в воздух растопыренную пятерню.

- А что? - Хайли энергично поскреб кудрявый затылок. - И правда. Говорят, им еду за деньги продают, а раз человек болен и не может работать, значит, и денег у него нет. Только разве нам разрешается ходить на территорию работников?

- А разве нет? - возразил Джереми. - Никогда не слышал о таком запрете.