© Сухова. Н. П. Повесть «Соловьиное эхо», составление раздела стихотворений, примечания, 1996

© Бирюков Л. Д., наследники, иллюстрации, 1999

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2003

1820–1892

«…Я наконец познакомился с его книгой – там есть стихотворения, где пахнет душистым горошком и клевером, где запах переходит в цвет перламутра, в сияние светляка, а лунный свет или луч утренней зари переливаются в звук. Фет – поэт единственный в своем роде, не имеющий равного себе ни в одной литературе…» – этот отзыв принадлежит современнику Афанасия Афанасьевича Фета, драматургу, прозаику, лирику Алексею Константиновичу Толстому.

…Звонко, полнозвучно льются восторженные гимны Фета, посвященные родной природе – лесу, высоким ночным звездам, ароматным цветам. Вполголоса, почти шепотом мы читаем его нежные признания в любви, горькие и печальные слова о разлуке. Размашистые, медленные строки чередуются с быстрыми змейками коротких фраз. Поэт то предстает перед нами, исповедуясь в самых сокровенных думах, то вдруг словно исчезает, и тогда в его стихах начинает говорить сама природа. Мир в лирике Фета полон движения, шорохов, голосов. И «у дыханья цветов есть понятный язык».

Еще чуть-чуть – и проснется, потеплеет камень, оживет мраморное изваяние мифологической богини Дианы…

Иным современникам Фета казалось, что поэт витает в облаках, оторван от жизни и лирика его надуманна. У фетовской музы «идеальное солнце» – это выражение Я. П. Полонского, поэта, близко знавшего Фета, его многолетнего друга. В старости они затеяли переписку, пытаясь разобраться, что побуждало обоих к творчеству. «По твоим стихам, – обращался Полонский к Фету, – невозможно написать твоей биографии или даже намекать на события из твоей жизни. Увы! по моим стихам можно проследить всю жизнь мою… Ясно, что мой духовный внутренний мир далеко не играет такой первенствующей роли, как твой, озаренный радужными лучами идеального солнца».

Фету не понравилась такая оценка его лирики. Разве не он постоянно напоминал Полонскому, что придерживается изречения из «Фауста» Гёте:

Фет даже поставил эти слова, в собственном переводе, эпиграфом к своим мемуарам. И он ответил Полонскому: «…Ты напрасно думаешь, что мои песенки приходят ниоткуда: они такие же дары жизни, как и твои…» А в другой раз добавил, что «одно из свойств поэта есть хранение живых впечатлений»: «Поэт есть собственно человек, у которого… изо всех пор сочится жизнь, независимо от его воли».

Не совсем прав был Полонский: по стихам Фета тоже можно «проследить всю жизнь» его.

В середине 1850-х годов в Петербурге, в доме Ивана Сергеевича Тургенева, Фет познакомился со Львом Николаевичем Толстым. С годами они подружились.

Толстой говорил, что его привлекало в Фете «истинное поэтическое дарование». Обращаясь к Фету, он писал: «…Я вас ужасно, ужасно люблю». А секрет своей привязанности к Фету объяснял так: «…Вы для меня, соды – кислота: как только дотронусь до вас, так и зашиплю – столько хочется вам сказать». Фет, чуткий на всякое искреннее внимание к себе, отзывался столь же признательно: «Дорогой, потому что единственный, и единственный, потому что дорогой, друг Лев Николаевич!»

После женитьбы Толстого Фет стал частым гостем его семьи. Ездить далеко не приходилось: имения друзей – Ясная Поляна и купленная Фетом Степановка – находились рядом, под Тулой и Орлом.

Фет часто посылал на суд в Ясную Поляну новые стихи. Но однажды он и сам получил от Толстого шуточное стихотворное послание, в котором были такие строфы:

Толстой был одним из первых читателей фетовской поэзии, хорошо ее знал, понимал и помнил. Близкие Толстого рассказывали, как часто он с упоением читал стихи Фета вслух. Вот один из эпизодов, который вспоминает сестра жены Толстого Татьяна Андреевна Кузминская:

«…Бывало, мы выйдем в звездную ночь в сад, Лев Николаевич посмотрит на звездное яркое небо и, припоминая Фета, скажет это стихотворение:

„Как хорошо это“, – скажет он. „А дальше?“ – спрошу его. „А дальше еще лучше“. – „Ну, скажи!“ И он продолжает:

И в голосе его слышится волнение, и это волнение, как художественный ток, заразит и меня и других и поднимет высоко к звездному небу. И за это спасибо Фету».

Переписываясь с поэтом, Толстой сообщал ему новости своей семейной жизни, обсуждал виды на урожай, делился хозяйственными заботами. Но сквозь ворох будничных дел всегда «просвечивал» главный вопрос: «…Что вы делаете мыслью, самой пружиной своей Фетовой, которая только одна и была, и есть, и будет на свете? Жива ли эта пружина? Просится ли наружу? Как выражается? И не разучилась ли выражаться?»

Толстой отмечал наиболее удачные строки в фетовских стихах, особенно часто – в весенних стихотворениях. Уходила зима, оживала природа, и Толстой обращался к Фету: «Верно, написали весну. Пришлите». Он перечитывал старые, написанные в 1840–1850-е годы стихи Фета и снова и снова повторял полюбившиеся строки и строфы:

Или:

Когда в 1870 году поэт прислал ему только что написанное стихотворение «Майская ночь», Толстой ответил: «Развернув письмо, я – первое – прочитал стихотворение, и у меня защипало в носу: я пришел к жене и хотел прочесть; но не мог от слез умиления. Стихотворение одно из тех редких, в которых ни слова прибавить, убавить или изменить нельзя: оно живое само и прелестно».