23 Вот Грузинцев, и в короне, И в сандалиях, как царь, Горд в мишурном он хитоне. Держит греческий букварь. «Верно, ваше сочинение?» — Скромно задал я вопрос. «Нет, Софоклово творенье», — Отвечал он, вздернув нос. 24 Я бежал без дальних споров. «Вот еще», — сказали мне. Я взглянул: Максим Невзоров Углем пишет на стене: «Если б так, как на Вольтера, Был на мой журнал расход, Пострадала б горько вера: Я вредней, чем Дидерот». 25 От досады и от смеху Утомлен, я вон спешил, Горькую прервав утеху, Но Смотритель доложил: «Ради вы или не ради, Но указ уж получен: Вам нельзя отсель ни пяди». И указ тотчас прочтен: 26 «Тот Воейков, что Делиля Столь безбожно исказил, Истерзать хотел „Эмиля“ И Вергилию грозил, Должен быть как сумасбродный В цепь посажен в желтый дом; Темя всё обрить сегодня И тереть почаще льдом». 27 Прочитав, я ужаснулся, Хлад по жилам пробежал, И, проснувшись, не очнулся, И не верил сам, что спал. Други, вашего совету, Без него я не решусь: Не писать — не жить поэту, А писать начать — боюсь. Ниже приводятся наиболее значительные варианты, встречающиеся в ряде списков.
Строфа 4, ст. 5: Или: Карамзин! О, долг романам Строфа 12, ст. 1: «Пушкин, ты?» — к нему вошедши В некоторых списках отсутствуют: строфа 16, ст. 5–8 в строфе 19 и ст. 1–4 в строфе 20, а после строфы 24 введены: Слог мой сладок, как микстура, Мысли громки без ума, Толстая моя фигура Так приятна, как чума. В одном из списков (ЦГАЛИ) имеются строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточным редакциям 1815–1816 гг. и в рукописных копиях встречаются очень редко: Вот и Герман, весь в чернилах Пишет план воздушный свой И толкует, как в горнилах Плавят золото с сурьмой. И тогда же, в исступленьи Бросив свой мундир в камин, Он хохочет в восхищены! И шагает как павлин. Но, узрев меня, несчастный Сделал два раза прыжок, И запел он несогласно: «Гибельный, жестокий рок! Так иду на поле славы, Но в карманах пустота; О, гусары величавы! Я их строев красота!» РЕДАКЦИЯ 2 (1818–1822) Вошли строфы, соответствующие строфам 1–14, 17–29, 31, 35, 38, 40 автографа ГПБ, и строфы 19–21, 26 первой редакции. Строфы 8, 9, 12 автографа ГПБ имеют следующие варианты. Строфа 8, ст. 1–4: Заподжарив, так и съел бы И родного я отца. Что ми дасте? Я поддел бы Вам небесного творца. Строфа 9, ст. 6–8: Как Содом в грехах весь свет, А всему Невтон виною И проклятый Архимед! Далее в ряде списков следует четверостишие: Локк запутал ум наш в сети, Геллерт (Галлер) сердце обольстил, Кантом бредят даже дети, Дженнер (Дрекслер) нравы развратил! Строфа 12, ст. 5–8: Видишь, грамоте не знаю, Не учился, не читал, А россиян просвещаю И с звездою генерал После строфы 21 первой редакции следует текст: Вот наш Греч: рукой нескромной Целых полго́да без сна, Из тетрадищи огромной Моряка Головина Он страницы выдирает И — отъявленный нахал — В уголку иглой вшивает Их в недельный свой журнал. РЕДАКЦИЯ 3 (1826–1830) Вошли строфы, соответствующие строфам 1–29, 31–35, 38–40 автографа ГПБ, и строфы 19–21 первой редакции. В ряде списков строфы 11–12 читаются в сокращенном виде, три строфы, посвященные Станевичу, часто заменяются одной — первой (см. строфу 29 автографа ГПБ). Строфы, не вошедшие в автограф ГПБ и предыдущие редакции: 34 Вот на яицах наседкой Сидя, клохчет сумасброд И российские заедки — Мак медовый он жует; Вот чудак! Пред ним попарно С обезьяной черный кот И советник титулярный С куклой важно речь ведет. Или
Вот на яицах наседкой Сидя, клохчет сумасброд В самом желтом доме редкой! Перед ним кружится кот, Кукла страстно водит глазки, Обезьяна скалит рот — Он им сказывает сказки И медовый мак жует. |
