В глубокой нощи час, терзаемый тоскою,
Течет к Катону Брут поспешною стопою.
Притек — еще был чужд Катона сладкий сон;
Нет, в думу погружен, над Римом бдит Катон.
Душа великого — как бурная пучина;
В глубокой думе сей вселенныя судьбина!
«Друг добродетели, гонимой искони,
Катон! — вещает Брут, — ко мне твой слух склони;
Порывный счастья вихрь ничтожен пред тобою;
Рим властвует один высокой сей душою!
О доблестный Катон! ты будь светильник мой,
Яви мне правый путь, подай совет благой:
Пусть Кесарю одни, другие вслед Помпею,
Один Катон мне вождь, — другого не имею!
Вещай, пребудешь ли ты другом тишины,
Когда весь стонет мир от ярости войны?
Или алчбу вождей содейством увенчаешь,
Междоусобну брань участьем оправдаешь?
Ах! в пагубну сию, позорну Риму брань
Для выгод лишь своих всяк ополчает длань:
Один, чтоб избежать заслуженныя казни,
Забыл, презрел свой долг из рабския боязни;
Другой, чтобы не пасть в томленье нищеты,
Злой хищник, мчится вслед обманчивой мечты
И чает золотом ограбленной вселенной
Уврачевать беды, плод жизни развращенной.
Кому в борьбе властей, и бедствий, и сует
Здесь нечего терять, тот всё приобретет.
Ужели и Катон для брани брань возлюбит?
К чему ж тогда, увы! к чему ему послужит
Тот доблественный дух, в волнении умов
Непотрясаемый, как камень средь валов?
В тот стан или в другой сын Ромула строптивый,
Ворвавшись яростно с победой злочестивой,
Явит свое чело, покрытое стыдом,
И, кровью согражда́н омыт, в свой внидет дом, —
Когда Катон был с ним, Катону осужденье!
О боги! — нет!.. да прочь отыдет преступленье
От доблести сея, не знающей укор!
Не дайте, чтоб в веках покрыл ее позор,
Чтоб неповинные, доселе чисты длани
С отцеубийственным мечом явились в брани!
Так, будь участник ты — и над твоей главой
Все бедствия падут, рожденны сей войной.
Кто не похвалится, изъя́звленный средь бою,
Что смерть ему дана Катоновой рукою!
И всяк за смерть свою уже сторицей мстит,
Коль смертию своей Катона он винит.
Спокойство среди зол — отличье душ высоких!
Так в безднах воздуха небесного далеких
Течет светил собор в предписанный свой путь;
Раздор стихий до них не смеет досягнуть.
Трясется дольний мир, колеблемый громами,
Олимп покоится и светл за облаками —
Непременяемый таков природы чин.
Но сколько Кесарю для торжества причин,
Как сердце Юлия от радости взыграет,
Когда во стане он, неистовый, узнает,
Что добродетельный и твердый сей Катон
Междоусобия стремленьем увлечен!
И за него ли ты или за виды чужды,
Ему в том вовсе нет иль очень мало нужды.
Уж Кесарю Катон желанну платит дань,
Когда в мятежных прях простер с мечом он длань.
Сенат, патриции и консулы смятенны
Текут под знамена́, Помпеем водруженны.
Катон! склонися к ним сей добльственной главой —
И Кесарь лишь один свободен под луной.
Но если ты за Рим, за отчески законы,
Но если станешь в бой граждан для обороны,
Тогда, Катон, я твой, во власти я твоей;
Тогда располагай ты жизнию моей!
Быть может, всё теперь усилие напрасно.
Отечество, увы, отечество злосчастно!
Но знай, не Кесарь мне и не Помпей мне враг:
Брут будет враг тому, победа в чьих руках!»
Изрек, — Катон подъял взор, мглою покровенный,
И потекли из уст слова сии священны:
«Ты право мыслишь, Брут! междоусобна брань —
Зло тяжко, коим нас казнит всевышних длань;
Но я последую нетрепетной стопою
В путь, мне назначенный таинственной судьбою.
Преступником меня коль боги учинят,
Пусть в преступлении себя и обвинят!
Но кто, о пылкий Брут, с душой несокрушенной
Спокойно может ждать падения вселенной?
Народы дикие, сыны чужих морей,
Участие берут в ужасной битве сей;
Цари, рожденные под дальними звездами,
Делимые от нас законом и страстями,
Вкруг римских днесь орлов стеснилися, как рой;
А я, я римлянин, — могу ль вкушать покой?
О всемогущие, о боги всеблагие!
Да падающий Рим, тряся концы земные
(Коль так положено), пусть суд ваш совершит,
Но пусть в падении Катона раздробит!
О Рим, отечество, любовь и жизнь Катона!
Погибнем вместе мы, не знав царя и трона!
И не расторгнуть нас, доколе не приму
Я вздох последний твой и пепл не обниму!
О небеса! итак, весь Рим, обитель славы,
Всё жертвой должно быть: свобода, честь и нравы!
Не скроем ничего из жертвы роковой
И склонимся во прах под тайною рукой!
О, если б мог собрать все римлян преступленья
На собственну главу и — жертва очищенья —
Возмог бы я предстать пред яростных богов!..
Как славно Деций пал средь вражеских рядов!
Пусть оба воинства, свирепствующи ныне,
Катона одного увидят посредине!
На стрелы я пойду, пойду против мечей:
Открыты взор и грудь, — стремися, сонм смертей!
Излейтесь на меня, и язвы, и мученье!
Блажен, коль кровь пролью отчизне искупленьем,
Коль гибелью моей престанет гнев богов!
Но для чего губить сии толпы рабов,
Покорный сей народ, к ярму уже готовый,
Способный лобызать тирана скиптр свинцовый?
Меня единого потребно истребить,
Меня, стремящегось законы оградить!
Пролита мною кровь, и смерть моя блаженна —
Свободы торжество, печать ее священна!
Кто без меня возмнит раздоры воспалять,
Не узрит нужды тот к оружью прибегать.
Но до сего, о Брут! в бездействии ль томиться?
Рим, Рим зовет сынов, и должно ополчиться!
Коль победит Помпей, кто может ожидать,
Чтобы он возмечтал вселенной обладать?
Пойдем, и под его мы станем знаменами!
Да знает он, что брань не за него с врагами!
Коль ратником Катон в рядах Помпея стал,
Когда сразим врагов — победу Рим стяжал».
1812
