Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас;
Но строг, несправедлив карающий ваш глас,
И бедные стихи, плод шутки и дороги,
По мненью моему, не стоили тревоги.
Просодии в них нет, нет вкуса — виноват!
Но вы передо мной виновнее стократ.
Разбор, поверьте мне, столь едкий — не услуга:
Я слух ваш оскорбил — вы оскорбили друга.
Вы вспомните о том, что первый, может быть,
Осмелился глупцам я правду говорить;
Осмелился сказать хорошими стихами,
Что автор без идей, трудяся над словами,
Останется всегда невеждой и глупцом;
Я злого Гашпара убил одним стихом,
И, гнева не боясь варягов беспокойных,
В восторге я хвалил писателей достойных!
Неблагодарные! О том забыли вы,
И ныне, не щадя седой моей главы,
Вы издеваетесь бесчинно надо мною;
Довольно и без вас я был гоним судьбою!
В дурных стихах большой не вижу я вины;
Приятели беречь приятеля должны.
Я не обидел вас. В душе моей незлобной,
Лишь к пламенной любви и дружеству способной,
Не приходила мысль над другом мне шутить!
С прискорбием скажу: что прибыли любить?
Здесь острое словцо приязни всей дороже,
И дружество почти на ненависть похоже.
Но боже сохрани, чтоб точно думал я,
Что в наши времена не водятся друзья!
Нет, бурных дней моих на пасмурном закате
Я истинно счастлив, имея друга в брате!
Сердцами сходствуем; он точно я другой:
Я горе с ним делю; он — радости со мной.
Благодарю судьбу! Чего желать мне боле?
Проказничать, шутить, смеяться в вашей воле.
Вы все любезны мне, хоть я на вас сердит;
Нам быть в согласии сам Аполлон велит.
Прямая наша цель есть польза, просвещенье,
Богатство языка и вкуса очищенье;
Но должно ли шутя о пользе рассуждать?
Глупцы не престают возиться и писать,
Дурачить Талию, ругаться Мельпомене;
Смеемся мы тайком — они кричат на сцене.
Нет, явною войной искореним врагов!
Я верный ваш собрат и действовать готов;
Их оды жалкие, забавные их драмы,
Похвальные слова, поэмы, эпиграммы,
Конечно, не уйдут от критики моей:
Невежд учить люблю и уважать друзей.
1816
Большой саратовской дорогой,
В кибитке низенькой, убогой,
На родину тащился я,
В село, где в домике смиренном
Жила старушка мать моя,
И с сердцем, часто сокрушенным,
Воспоминала обо мне.
Семь лет я не был в той стране,
Семь лет с родимой я расстался,
В походах и сраженьях был,
Чин капитана получил
И орденами украшался.
Хотел бы я, романтик новый,
Осенний вечер описать
И тоном жалостным сказать,
Как ветер бушевал суровый,
Как с неба дождь ушатом лил,
Как в бурке я дрожал косматой;
Но Аполлон замысловатый,
Увы! меня не наградил
Талантом Байронов чудесных,
И на Руси теперь известных.
Подъехал мой ямщик к реке,
И вот паром. Там вдалеке,
Я вижу, огонек мелькает;
«Скорей, — я закричал, — друзья!
Ночлег нас добрый ожидает:
Я вас согрею и себя».
Старик с плешивой головою,
С седою длинной бородою
Стоит на берегу другом
И нас встречает с фонарем;
А дождь всё льет, и с мокрым снегом.
Слуга мой верный Еремей
В шинели фризовой своей
В дом к старику пустился бегом,
А я за ним, старик за мной;
Ночлегу рад я всей душой.
Мы входим в горницу. На лавке
Старуха сгорбившись сидит,
Лучинка перед ней горит;
В ногах ее мальчишка в шапке
Играет с кошкою своей.
«Старушка добрая, здорово!
Согрей нам чайник поскорей!»
— «Сейчас, бояре! Всё готово!»
И самовар уже кипит,
Ром на столе, я согреваюсь;
Хозяин пристально глядит,
Как я ко сну приготовляюсь.
Мой добрый спутник Еремей
Давно храпит: он спать охотник.
Старик, старуха и работник —
Все вышли вон. Сверчок-злодей
Мне скучным криком спать мешает,
Огарок сальный догорает;
Но как заснуть? Там сотни крыс
Возиться, кажется, сошлись.
Я вдруг вскочил от нетерпенья,
Пошел убежища искать;
В сенях чулан и там кровать:
Вот место для отдохновенья.
Я лег — и слышу разговор:
У старика с женою спор.
«Что мешкаешь? Ступай скорее!
Приезжие сном крепким спят».
— «К рассвету наши прилетят:
Их подожду! Тогда смелее
К концу мы дело приведем;
Пощады нет! Мы их убьем!»
— «А где ж ямщик?» — «Он связан мною
И пьяный на́ сене лежит».
— «Ну, как всё кончится бедою?»
— «Ни слова боле! Я сердит
И проучить тебя умею».
— «Я, Климыч, за тебя робею».
Умолкли. Я тихонько встал,
Кинжал и пистолеты взял;
Сонливый мой слуга проснулся,
Пошли мы ямщика будить:
Насилу наш бедняк очнулся.
«Послушай, нас хотят убить:
Мы у разбойников. Скорее
Коней в кибитку запрягай;
Прочь колокольчик! Не зевай!
Спасемся ночью мы вернее».
Готова тройка. Мы с большим
Трудом ворота отворили;
Бежит старик, работник с ним.
«Вы нас, — кричат, — не ускорили!
Мы здесь. Трудненько вам спастиоь!
Смотри же, барин, берегись!»
Батрак за повода хватает,
Хозяин с топором в руках.
Занес его!.. Откинув страх,
Я выстрелил: он упадает.
Мы ускакали. Провиденье
Избавило от смерти нас!
Вот видим солнца восхожденье:
Настал приятный утра час;
Утихла буря; стадо в поле
Шагами тихими идет,
Пастух играет; дождь не льет.
Хоть птичек хор не слышен боле,
Хоть лист желтеет и летит,
Но божий мир всегда прекрасен.
Свод неба чист, и всё сулит,
Что будет день хорош и ясен.
И вот село! Прелестный вид:
Там на горе крутой, высокой
Великолепный храм стоит,
Внизу река. По ней широкой
И длинный мост ведет в посад.
Народ копышется. Въезжаем.
Отряд мы казаков встречаем
И стражи внутренней солдат;
Они разбойников поймали.
Ямщик остановился мой.
К нам офицер передовой
Бежит… Друг друга мы узнали:
«Ах, это ты, Храбров! Откуда?
Не ожидал такого чуда,
Чтоб здесь увидеться с тобой!»
— «Я еду в отпуск на покой,
Готовился покой мне вечный;
Бог спас меня, мой друг сердечный!»
Я тут ему пересказал
Ночное наше приключенье;
И что ж? Какое удивленье!
Он самых тех воров поймал,
Которых ждал старик плешивый.
Романтик бы красноречивый
Представил кучу тут картин;
Скажу я просто: мы расстались
И как друзья поцеловались.
«Прости, мой милый Валентин!»
— «Прости, Храбров! Мы повидались;
Судьбе спасибо! Добрый путь!»
Мне нужно было отдохнуть,
Я ночь не спал. На постоялом
Остановились мы дворе,
И на разостланном ковре,
Одетый теплым одеялом,
Заснул я крепко. Вот мой сон:
Мне чудилось, что на кладби́ще,
Умерших вечное жилище,
Куда-то я перенесен;
Брожу, а вечер наступает;
На небе молния сверкает,
И гром раскатисто гремит;
Сова хохочет, жук жужжит,
И мышь крылатая летает.
И что ж? Могила предо мной
С ужасным треском расступилась.
И в длинном саване явилась
Тень бледная; меня рукой
Она холодной обнимает…
«Проститься я пришла с тобой:
Смерть лютая нас разлучает!»
Сказала… и узнал я в ней
Тень нежной матери моей.
Я плакал. Сердце трепетало.
Гром грянул. — Я проснулся вдруг.
Родимая, мой милый друг,
Не верю, чтоб тебя не стало!
Нет, от беды избавит бог!
Я, право, обойтись не мог,
Чтоб не представить сновиденья;
Романтики такого мненья,
Что тот поэт не удалец,
Кому не видится мертвец.
Верст десять ехать нам осталось.
От нетерпения казалось,
Что время медленно текло.
Вот наша роща и село,
Вот церковь, пруд, сад плодовитый,
Дом, черепицею покрытый,
Вот конопли и огород;
Мы подъезжаем — я вбегаю
И мать-старушку обнимаю
И целый девок хоровод.
Терентий Карпов, дядька мой,
Служитель пьяный и глухой,
С почтеньем руку лобызает;
Федора-ключница бежит,
От радости на всех брюзжит
И нам обед приготовляет.
«Мой друг Парфен! Бог мне велел
Еще увидеться с тобою!
Ты возмужал, похорошел,—
Сказала мать, — а мне судьбою
Дочь милая еще дана;
Ты будь ей братом! Вот она».
И вдруг я вижу пред собою
Красавицу в шестнадцать лет:
В романах Вальтер Скотта, Мура,
Нодье, виконта д’Арленкура
Читали вы ее портрет.
За стол мы сели: и рубцы
Нам подают, к ним пряженцы,
Бараний бок с горячей кашей,
Жаркого гуся и пирог;
Но есть я ничего не мог,
А любовался всё Наташей.
В дом матушка ее взяла,
Ей было девять лет, не боле;
Священник нашего села
Нашел ее младенцем в поле,
Принес домой и воскормил.
Наташу попадья любила,
Но бог помощницы лишил
Почтенного отца Кирилла.
Тогда он плача упросил,
Чтоб матушка взяла Наташу.
«Бог наградит за щедрость вашу! —
Упав к ногам, он говорил,—
Теперь живу я одинокой;
Как мне за девочкой смотреть?
К тому же в старости глубокой
И мне недолго умереть».
Родительница с восхищеньем
Наташу согласилась взять,
Ее учить и наблюдать
За добрым нравом, поведеньем
И, сколько можно, утешать.
Наташа многое уж знала:
Умела колпаки вязать,
На гуслях песенки бренчать
И полотенца вышивала.
Прошло еще пять иль шесть лет.
Другим Наташа занималась,
И в длинный талию корсет
Она затягивать старалась;
Носила кисею, перкаль,
Большие букли завивала,
«Светлану» наизусть читала;
Лишь одного ей было жаль:
Она не знала по-французски.
Тиранка мода губит нас:
И даже в деревнях подчас
Никто не говорит по-русски.
Наташа в обществах бывала,
Но и с хорошеньким лицом
Большою частью всё молчала.
Всяк может согласиться в том,
Что было ей довольно скучно:
Молчанье с скукой неразлучно.
Представлю я в главе другой,
Читатель, новые картины.
Дошед рассказа половины,
Я смелой напишу рукой
Ряд целый точек
……………………………
И от правил
Романтиков не отступлю:
Я точки в повестях люблю;
Лорд Байрон тысячи их ставил,
И подражатели его:
Гиро, Сумет, Виктор Гюго
Лишь точками известны стали
И славу за вихор поймали.
