Д. И. ХВОСТОВ Д. И. Хвостов. Гравюра А. Ухтомского с рисунка О. Кипренского, 1812 (ПД). Дмитрий Иванович Хвостов родился 19 июля 1757 года в богатой дворянской семье и получил хорошее образование сначала дома, затем в Московском пансионе профессора Литке и в Московском университете. Хвостов служил в военной (Преображенский полк), потом в гражданской службе (в сенате под начальством князя А. А. Вяземского). В 1789 году он оставил службу и уехал в Москву, где женился на А. И. Горчаковой, родной племяннице А. В. Суворова. Суворов покровительствовал своему родственнику; по его ходатайству Хвостов был вновь принят на службу в 1790 году, позднее по просьбе знаменитого полководца был возведен королем Сардинии в графское достоинство. В 1802 году Хвостов снова в отставке и издает в Москве вместе с П. И. Голенищевым-Кутузовым и другими журнал «Друг просвещения». В 1807 году он переселился в Петербург, где жил до самой смерти, успешно продвигаясь по служебной лестнице. Литературная атмосфера окружала Хвостова еще в доме родителей. В юности он близко познакомился с писателями А. П. Сумароковым, А. Г. Кариным и В. И. Майковым, которые были в родстве с Хвостовыми, и в возрасте 18–20 лет сам стал писать стихи. В рукописной автобиографии он говорит: «Хотя граф Хвостов не скоро принялся за поэзию, но зато был постоянен в ней, ибо всю жизнь свою среди рассеянностей, должностей и многих частных дел он не оставлял беседовать с музами»[149]. До начала 1800-х годов опыты Хвостова были ничуть не ниже литературного уровня его времени и в общем сочувственно воспринимались в литературных кругах. «Любимцем чистых муз, другом верным Аполлона» назвал Хвостова Е. И. Костров[150]. На всем протяжении своей литературной деятельности Хвостов оставался последовательным и убежденным сторонником классицизма. Он переводил «Андромаху» Расина и «Поэтическое искусство» Буало. Идеи Буало Хвостов развивает в послании «О притчах», чтобы восполнить отсутствие раздела о басне в «Поэтическом искусстве». В 1791 году Хвостов был избран членом Российской академии. В конце 1800-х годов он вошел в дружеский кружок Шишкова — Державина, из которого выросла позднее «Беседа любителей русского слова», и с самого возникновения «Беседы» стал ревностнейшим ее участником. При этом, будучи последовательным классиком, Хвостов отвергал многое в творчестве Шихматова, часто не принимал литературных взглядов Шишкова и Державина. Притча (басня), понимаемая как канонический жанр нормативной поэтики классицизма, становится излюбленной поэтической формой Хвостова. Его книга «Избранные притчи…» сыграла роковую роль в дальнейшей литературной судьбе поэта. Имя Хвостова как знамя одряхлевшего классицизма и вообще всех архаических явлений литературы стало мишенью насмешек, которыми осыпали его, оттачивая свое остроумие, сменяющие друг друга поколения поэтов. Неглупый и добродушный по природе, Хвостов стоически переносил эти насмешки. Журналы обычно отвергали его стихи, и он, будучи человеком богатым, печатал их на свой счет. Хвостов трижды выпускал собрания своих сочинений (сам скупая и уничтожая предыдущее издание, чтобы выпустить затем следующее) и издал десятки своих произведений в виде отдельных брошюр. В 1824 году Карамзин писал о Хвостове И. И. Дмитриеву: «Я смотрю с умилением на графа Хвостова… за его постоянную любовь к стихотворству… Это редко и потому драгоценно в моих глазах… он действует чем-то разительным на мою душу, чем-то теплым и живым. Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: „Вот любовь достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет“»[151].
Бескорыстно влюбленный в поэзию, Хвостов собирал и тщательно сохранял в своем архиве материалы по истории русской литературы. Он приступил к составлению «Словаря русских писателей», но работа не была доведена до конца. Умер Хвостов в глубокой старости 22 октября 1835 года. Основные издания сочинений Д. И. Хвостова: Избранные притчи из лучших сочинителей российскими стихами, СПб., 1802. Лирические творения графа Хвостова, СПб., 1810. Послания в стихах графа Дмитрия Хвостова, СПб., 1814. Полное собрание стихотворений графа Хвостова, чч. 1–4, СПб., 1817–1818. То же, изд. 2-е, чч. 1–5, СПб., 1821–1827. То же, изд. 3-е, чч. 1–8, СПб., 1818–1834. 148. ЯКОВУ БОРИСОВИЧУ КНЯЖНИНУ Княжнин! ты поприще просторное избрал [152]; Мой друг, исполни то, что тесть твой обещал. Театра нашего основанное зданье Усовершенствовать ты приложил старанье. Красы всеобщие пленяют каждый век, Коль их постиг, списал великий человек. Ум, сердце всем даны, — не климат и не реки Виною, что в стихах столь превосходны греки; В туманном Лондоне большие есть умы; Коль дар с наукой в нас, — быть славны можем мы. Ты сам «Дидоною» Петрополь восхищаешь, У зрителей своих слез токи извлекаешь, Огонь постигнул муз в сердечной глубине И доказал своей примерами стране, Что скуден хладный ум трагедию составить, И нужно чувствовать, чтоб чувствовать заставить. Обязан трагик нам в известные часы Являть на зрелище высокие красы, Чтоб действие текло, и были все пружины Искусно сцеплены огромнейшей машины. Зря «Ифигению», забыл я, кто Расин. Перед меня предстал Фетидин в гневе сын; Увенчанную зреть любовь его желаю, С ним исступление, с ним горесть разделяю; Состраждя, купно с ним пускаю тяжкий стон, Чтоб хитростный Улисс иль сам Агамемнон Царевну юную не предали на жертву; Ее, как сродницу, боюсь увидеть мертву. Искусство ужасать и умилять сердца — Искусство первое трагедии творца. Пусть лица в действии законами искусства Свои врожденные представят нравы, чувства. Любовь и ненависть по воле к ним вселяй, Но их природных свойств отнюдь не истребляй; Ты всё распоряди, чтоб в сладости забвенья Я зрел событие, не плод воображенья; Увидеть не хочу нигде страстей твоих, Себя сокрой, представь героев нам своих. Представь, Княжнин, себя, чужие зря напасти, Умей их описать, как собственные страсти [153]; Забудь вселенную, и, взяв криле ума, Пари без робости, да муза пусть сама Один твой будет вождь. Стихи всегда прекрасны, Коль с чувством, нравами писателя согласны. Искусства красоты — хвала родившим их; Творца не поведет чужой к бессмертью стих, И если зрителя мгновенно обольщает, Восторг и похвалу потомства уменьшает. Богатый духом муж не ждет чужих подпор, Его душа ему родит красот собор; Сраженья в лютый час сын Марса не стремится Вобану, Гиберту, Полибию учиться; Не время занимать, чем славится герой. Он сам распорядит тогда к победе строй. Природы красоты в душе своей питая, Расина нежность, дух Корнеля ощущая, Ты внедри их в себя, будь сладостен, высок; Их да́ры совместив в души своей поток, Разлей в творения повсюду изобильно, Влеки и восхищай ты зрителей насильно, Забудь Корнеля, дай мне видеть Княжнина, Пусть будет чувствами душа твоя полна. Кто хочет славен быть, будь славен сам собою; Нет двух в одном лице, — так суждено судьбою. Пусть страсти у людей с начала лет одни, Расин и Эврипид — одно в различны дни; Пускай различен век, различны их язы́ки, Но чувствования у обои́х велики. В Расине сила, дух, речь плавная в стихах Была примером бы в блистательных веках. Воскресни Эврипид, не боле он Расина; Различен образ их, хотя одна картина. Как Эврипидовы Расин понятья взял, Он кисть им дал свою, свой узел завязал; Он в «Ифигении» боролся с славным греком [154], Как рыцарь доблестный с великим человеком: В едином подвиге одной стезей летел, Не крал его стихи, а превзойти хотел. Дух подражания к победе поощряет, Границы иногда в искусстве расширяет. Будь подражателем не в дробных мелочах, — В высоком, в нежности и плавности в стихах. Кто мыслит победить Расина без препоны, Тот в Пирре опиши гнев страстный Гермионы; Своей красой пленяй, сам сделайся творец, Коль хочешь приобресть бессмертия венец. На Геликоне Тасс с эпической трубою Необозримое зрит поле пред собою; Покорствуют ему все части естества, Все твари, виды все, и сами божества[155]; Желая произвесть огромное творенье, Он может даровать жизнь, чувство и движенье. Круг трагика тесней: пускай летит до звезд,— Он должен сохранять, блюсти единство мест, Единство в действии, единство в прилепленье, Чтоб к одному лицу стремилось сожаленье; И правду строгую себе в предмет избрав, Он должен представлять героев страсть и нрав. Французский Эврипид, певец злосчастной Федры, Проникнул в самые сего искусства недры; Он смертных срисовал в трагедиях сердца, В себе вмещая дар писателя-творца [156]. Искусство редкое, великое искусство — Приятной звучностью склонить, растрогать чувство, Сокрытой прелестью, пленяющею слух, Вливаясь внутрь сердец, возвысить сильный дух; А плавностью стихов сиять, греметь всеместно — Искусство, одному Расину лишь известно. Представь, Княжнин, представь ты Мельпомену нам; Теки без робости в ее чудесный храм. Пускай дух зависти, враждебный и лукавый, Лиющий каждый час поэта в грудь отравы, Творения твои стремится помрачать,— Великого певца не может огорчать; Пускай открытым ртом без смысла толки сеет, — Святая истина торжествовать умеет. Прадона увенчал в Париже наглый крик; Прадон теперь забыт, — Расин всегда велик. 1784 вернуться «Приятное и полезное препровождение времени», 1795, ч. 7, с. 189. вернуться Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, СПб., 1860, с. 379. вернуться Яков Борисович Княжнин женат был на дочери основателя российского театра А. П. Сумарокова. Мы скажем только, что сей достойный наследник творца «Семиры» украсил российский театр такими творениями, которые как ныне, так и долго будут у нас в числе хороших произведений. Примечания при сем «Послании» касаются именно до сочинителей, которые, склеивая из разных лоскутков свои произведения, выдают их под своим именем, а не до переводчиков. Переводчики, обязываясь представить чужие мысли, должны их перелить в формы, приличные свойствам и оборотам того языка, на который переводят. И это не малое достоинство. Делиль, французский последнего времени писатель, будет в потомстве знаменит по переводу своему Вергилиевых «Георгик». вернуться Автор не разумеет здесь того, чтобы трагический творец в изображении лиц списывал самого себя, но желает изобразить то высокое подражание чужим страстям, которое писатель по сильному воображению и чувствам приписывает лицам своим, гнушаясь теми холодными подражателями, кои только списывают чужие мысли и слова и кои в горниле разума и чувств не сотворяют. См. «Послание о Притче». вернуться Много на французском театре трагедий под именем Ифигении, которых более ни читают, ни играют. «Ифигения в Авлиде» г, Расина, о которой здесь речь, уже царствует на театрах всей Европы более полутораста лет. Расин во многих своих сочинениях подражал древним; в «Ифигении» же особенно Эврипиду. Содержание у обоих одно, и различается только развязкою. У Эврипида богиня лесов, подвигнутая сожалением к бедственному жребию добродетельной дочери Агамемнона, ниспускается на алтарь в минуту жертвоприношения, похищает царевну, переносит ее в Тавриду и вместо оной оставляет молодую лань на жертвеннике. Расин, напротив того, основываясь на повествованиях Павзания, вымышляет новое лице — Эрифиль, над которой и совершается участь, приуготовленная Ифигении. Ифигения приводится к алтарю, многочисленное войско ахейское с нетерпением желает узреть смерть царевны и умилостивление богов, как внезапно Ахилл, распаленный гневом и любовию, вспомоществуемый Патроклом, вторгается в толпы устрашенных греков, достигает своей возлюбленной и предает ее в защиту бесстрашных друзей своих… Начинается битва, свистят стрелы, течет кровь; но верховный жрец с мрачным челом и взорами, как бы вдохновенный небом, предстает посреди сражения, успокаивает Ахилла, и именем говорящего его устами Оракула объявляет, что боги требуют иной крови Елены, иной Ифигении, которая на берегах Авлиды должна себя принести в жертву, — это Ерифиль, плод тайного брака Тезея с Еленою. Уже Калхант, взяв ее за руку, готовится вести к алтарю, Эрифиль исторгается, подбегает к жертвеннику, схватывает священный нож и заколается. Оба сии поэта знали совершенно свойства сердца человеческого, и в различии развязки руководствовались только различием вкуса и нравов своего времени. Они знали, что смерть юной, прекрасной, добродетельной царевны, любимой столь великим героем, навлечет неудовольствие и негодование зрителей. Для избежания сего Эврипид прибегнул к чудесности, которая грекам очень нравилась; а Расин, чувствуя всю необходимость для трагедии ужаса и сожаления, выдумал новое лицо, без которого (как сам говорит в предисловии) не осмелился бы и подумать о сочинении сей трагедии. вернуться Разумеется, что здесь идет речь только о греческой трагедии и баснословных богах. вернуться Французы весьма различают слова auteur, écrivain[Автор, писатель (франц.). — Ред.], а говоря о стихах, versificateur[Версификатор (франц.). — Ред.].Автор в предыдущем стихе приписывает Расину достоинства сочинителя, называя его творцом по изящности мыслей и чувств, и достоинство писателя, почитая его после Вергилия, по справедливости, первым из стопослагателей. |
