Прах развей! — но буде кость злодеев Не умякнет под земным пластом, Будто прах под грузом мавзолеев Не смесится с илом и песком? Праздны черепы, сии избытки, Мать-земля расплавит в новы слитки; Внутрь ее зияли, где погряз Геркулан со знамям и щитами, Лиссабон с хоругвью и крестами, Плавится людей оседших связь. 14 Мнится, что миры людей дремучи, Кои прилегли к земной груды, С спящих мышц стряхнут надгробны кучи И в чреду проснутся на трубы; Так как мир, кой оюнев днесь паки, Предкам зиждет по кладбищам раки, Может быть, из-под сырых холмов Воспряну́л, чтоб лечь в земной утробе; Так не все ль мы в раздвижном сем гробе Переводим с древних дух веков? 15 Кто ж присвоит право первородства? Ты, остаток древния резьбы, Сын наследственного благородства, Тщетно режешь старые гербы, Тщетно в славе предков ищешь тени, Кроясь как бы под безлистны клены: Прадедов увядшие дела И дипломы, ими заслуженны, Как сухи листы, с дерев стрясенны, Не украсят твоего чела. 16 Пусть тебе природа даровала В люльке князя, графа имена, Пусть звезда сверху́ на грудь упала, Разметав по пле́чам ордена, Но поверь, что яркий сей фено́мен Для твоих достоинств вероломен, Все сии насечки вмиг спадут. И гремящие без дел титу́лы, Так же, как наследной славы гулы, До горы потомства не дойдут. 17 Знай — один лишь разум просвещенный В поздных переломится веках! Хоть над жизнью гениев почтенных Тучи расстилались в облаках, Тучи, град и дождь на них лиющи, Но по смерти их, над темной кущи, Над которой буря пролилась, Мирна радуга для них явилась, Половиной в древность наклонилась, А другой — в потомстве оперлась. Между 1793 и 1796 65. ДОПОЛНЕНИЕ К ВЧЕРАШНЕМУ РАЗГОВОРУ Полно, друг, с фортуною считаться И казать ей философский взор; Время с рассуждением расстаться, Если счастие кати́т на двор. Лучше с светом в вихрь тебе пуститься И крутиться по степям честей, Чем в пустыню с Про́логом забиться И посохнуть с горя без людей. Ветер веет вам благополучный: Для чего ж сидеть бы взаперти? Для чего вдаваться мысли скучной, Что застигнет буря на пути? Правильно ты весил света муку, Тяжесть золотых его цепей; Но ты взвесил ли монахов скуку И сочел ли, сколько грузу в ней? Пестра мантия с златыми рясны Хоть закроет стать твою и ход, Но закроет ли глаза невластны От плутовок — набожных красот, Кои в церковь с полыми грудями Ходят показаться женихам И, пред образом курясь духами, От сердец приемлют фимиам? Трудно от зараз их защититься, Хоть себя крест-накрест огради; Вечно сердце станет биться, Панагия хоть и на груди. Панагия, друг, не крепки латы, И блестяща митра ведь не шлем, Ежели шалун амур крылатый Грянет в архипастырский тере́м. Полно, друг мой, мыслями ристаться; Полно, сидя с книгой, ум копить; Время, время с пристанью расстаться И по ветру парус распустить. Как гальот твой по зыбям помчится, Так причаль за борт и мой челнок; Если вал девятый и случится, То удар мне сбоку, чай, легок. 27 февраля 1796 И. И. МАРТЫНОВ
Иван Иванович Мартынов (1771–1833), сын священника, родился на Полтавщине, учился в Полтавской семинарии. В 1792 году переехал в Петербург, где учился, а затем преподавал греческий и латинский языки, поэзию и риторику в Александро-Невской семинарии, в которой сложился кружок молодых вольнодумцев. Позже М. М. Сперанский вспоминал: «В Главной семинарии мы попали к одному такому учителю, который или бывал пьян, или, трезвый, проповедовал нам Вольтера и Дидерота»[106]. Затем Мартынов перешел на службу в канцелярию коллегии иностранных дел, а с 1797 года преподавал русскую словесность в Институте благородных девиц. В 1796 году издавал журнал «Муза». В 1803 году назначен директором департамента министерства народного просвещения. Находясь на этом посту, Мартынов содействовал учреждению нескольких новых учебных заведений, в том числе Педагогического института, где читал лекции по эстетике. Был известен как переводчик с классических языков и с французского. 66. К ПАТРИОТУ Не титла гордые венчают Тебя, любезный патриот; Лице твое светло добро́той, Твой дух — прозрачный водопад; В тебе прохладу обретает Гонимый лютою судьбой. За златорамое зерцало Садишься сча́стливых творить, И, где невинность угнетенна, Тут быстрый взор твой неусыпен, — Лишь камень дел не чтит твоих! Всех чувствия к тебе стремятся; Ты твердый правоте оплот. Блажен, не льстясь что звуком злата, Расчета в лицах не храня, Глаголу совести лишь внемлешь И не робеешь злых угроз! Подобен ты отважну парду: Колючим терном он идет, Не чувствуя малейшей боли. Ярится ли перун над ним Иль тихий солнца луч сверкает — Унынье не мятет его; Хребтом он сильным отражает Гонителей своих удар. Где твердость, коль не в сердце правом, Свое жилище сорудила? Заплатит некогда тьмой зол, Неверно кто весы склоняет; В его жемчужной чаше яд, Хоть сот он вкусом ароматный, — То слезы, кровь вдовиц, сирот; Не долго сот сей услаждает; В нем жизнь и смерть! в нем честь и срам! Когда он праг преступит жизни, Проклятие пойдет за ним; Тебе ж последует до гроба Благословенье, патриот. Но есть стремнины, коих трудно, Чтя добродетель, избежать; Быть может, ты на них преткнешься; Дерзай — до ската лет твоих! Не долгой путь нам здесь назначен, Его украсить должно нам. Коль поздной старости достигнешь, Не совращаясь с добрых дел, Седина каждая заступит Тебя пред времени судом. Слезами сердца провожденный, Хоть погрузишься в смертный сон, Но из-под хладной дски возникнут Лучи твои в сей тусклый мир; Здесь память дел твоих раздастся, А там… там правда! вечность! бог! <1796> вернуться М. А. Корф. Жизнь графа Сперанского, т. 1, СПб., 1861, с. 26. |
