«Я несчастлив!» — ты мыслишь тщетно,
Где тот, что столько крови пил,
Пред кем мой взор лишь неприметно
Без умышленья преступил?
Увы! почто мой взор стремился?
О, если б он тогда ж закрылся!
Так; век ваш мудро обличает,
Что мстителя Назон сего
В число полубогов включает,
Кумиром милым чтя его,
И им же изгнан сам навеки;
Так, — правильны веков упреки!
Что ж сам обрел потом он боле,
Прогнав меня до сих брегов?
Чистейшу ль совесть на престоле?
Благословенье ли веков?
В венде он так же заточился,
Как я в чужих песках укрылся.
Иулий, страшный бич вселенной,
Лишь пал; он, как преемник, вздул
Опять перун тот усыпленный,
Что дух ревнивый окунул
В струи бича племен кровавы,
Чтоб обновить иной род славы.
Крутится кровь мужей реками;
Вдали патриции дрожат;
Дух Рима дрогнет меж стенами;
По стогнам головы лежат;
А чрез сии стези кровавы
Достиг он трона страшной славы.
Тогда вселенная искала,
Чтоб он был вечно погребен,
И грозный час тот проклинала,
Когда на свет он был рожден;
Но лишь схватил он скиптр железный,
Иное возопил мир слезный.
И правда, — он переродился;
Тогда счастливый мир хотел,
Чтоб Август вечно утвердился,
Чтоб Август смерти не имел;
Из тигра агнец был в то время;
А сим — сдержал блестяще бремя.
Таков был Цезарь; что ж Октавий,
Который поглотил весь свет?
Его ест тот же червь и мравий,
Что и на мне теперь ползет;
Его лишь точит в мавзолее,
Меня под дерном, — что лютее?
Там спорник Зевса цепенеет;
Его перун между костей
Покрытый плесенью немеет
И не блеснет опять с зарей.
Не плачь, певец Эонов поздных!
Прешла времен сих буря грозных.
Престол Октавия ужасный
Ничто — повапленный лишь гроб,
Где вызывает галл опасный
Из странных Брута — род утроб.
Но смертный в силе блещет тщетно:
Ночь всех равняет неприметно.
Не плачь, певец Эонов поздных!
Среди небесных я долин
Не зрю ни властных взоров грозных,
Ни от любимцев ложных вин,
Ниже зависимости студной
От их улыбки обоюдной.
Не плачь! пусть воин соплеменный,
Пусть росс Назонов топчет прах,
Срацинской кровью омовенный!
Но дух мой — юн на небесах…
Так призрак томный рек, — и скрылся,
Лишь лист тополовый забился.
Прости, дух милый, дух блаженный!
Росс чтит твой прах, твои стихи;
Твои все слезы награжденны;
Ты будешь выше всех стихий.
Судьба! — ужли песок в пустыне
Меня засыплет так же ныне?
Между 1792 и 1800
Глубока ночь! — а там — над бездной
Урания, душа сих сфер,
Среди машины многозвездной
Дает векам прямой размер;
Бегут веков колеса с шумом.
Я слышу — стон там проницает;
Пробил, пробил полночный час!
Бой стонет, — мраки расторгает,
Уже в последний стонет раз;
Не смерть ли мира — вздох времен?
Преходит век — и всё с веками;
Единый род племен падет
И пресмыкается с червями,
Как из червей другой встает;
И всё приемлет новый образ.
Пробил — завеса ниспадает;
Я вижу длинный зал сквозь тень;
Вдали — там свет лампад мелькает;
Висит под ними бледный день,
Подобно как в туманну осень.
Там ряд веков лежит особый;
На них планет влиянья нет;
Стоят в помосте тусклы гробы;
Не восстает там утра свет;
В зарнице слава лишь мелькает.
Случа́и — следствия судьбины —
Летят, летят — и гибнут вдруг,
Как легки солнечны пылины,
Крутящись в воздухе вокруг,
Блестят, блестят — и нет их боле.
Там мир глубокий обитает;
Лишь некий старец при гробах
В своем челе сто лет являет,
И тусклый сумрак во очах.
Таков согбенный веком Янус.
«Не ты ль, латинов обладатель? —
Я в трепете ему вещал. —
Не ты ль, небес истолкователь,
Пути судьбины открывал
И мир чрез то народам строил?
Что за тобой, что пред тобою
Не ты ль в единой точке зришь?
Не ты ль владений над судьбою
И их рожденьем вкупе бдишь?
О старец! ты всего свидетель.
Повеждь, кто в севере толь славно
Начало века и конец
Величит и свершает равно?
Пой! пой столетия венец!
Он памятен, бесценен россам».
«Сын персти!» — вдруг тень зашумела. —
Се там столетья страшна дверь.
Подобно грому заревела
На медных вереях теперь!
Ты слышишь звуки их ужасны.
Отверзлась дверь, — всё ново в мире;
Се виден происшествий строй!
Но музу призовем мы к лире
И скажем: «Песни, дщерь, воспой!
Векам о сем воскликни веке!»
Довольно надо мной летело
От миробытия веков;
Но ни едино не имело
Столетье толь благих духов,
Как исполинский век сей славы.
Пред ним шли звезды, как пророки;
Я то на небесах прочел;
Огнистый шар сквозь мрак глубокий
Из дальних долов тверди шел;
За ним хвост влекся против солнца.
Кто? — Кто не содрогался в страхе?
Кто не вопил: «Увы! падет
Вселенная теперь во прахе.
Сторичный пламень всё пожжет,
Пожжет висящи в тверди земли.
Взревут горящи океаны,
Кровавы реки потекут;
Плеснут на твердь валы багряны,
Столпы вселенной потрясут».
Так все в комете зло сретали.
Но твердь иное предвещала;
Тогда Россия в мрачный век
В своей полнощи исчезала.
«Да будет Петр!» — бог свыше рек;
И бысть в России Солнце света.
Бысть Петр, — и юный век в зарнице
Из бездны вечности летит;
Звучит ось пылка в колеснице,
И гордый век Петром гремит;
Вселенна зрит — недоумеет.
Великий Петр изобразует
Творца и гения в себе;
Россию зиждя, торжествует.
О росс! — с его времен в тебе
Порфироносны дышат духи.
Так в области светил возжженных
Сокрыт был искони Уран, —
Хоть тьмы очей вооруженных
Пронзали бездны горних стран;
Но не нашли еще Урана.
Родился Гершель, — вдруг блистает
Мир новый посреди миров;
Он в царстве Солнца учреждает
Знакомство будущих веков
С Ураном, как с пришельцем неким.
Но можно ль с мерою желаний
Великого возвеличать?
Пусть не было б Петру ваяний,
Пусть летописи умолчат!
Пусть памятники все исчезнут!
Россия — есть его ваянье,
Есть памятник, трудов цена;
Она — его бессмертно зданье,
Полупланета есть она,
Где был он божеством ея.
Слыхали ли, чтобы в Элладе
И в Риме Зевс иль Цесарь мог
Скрыть скипетр к благу и отраде?
Но Петр, как некий новый бог,
Престол полмира оставляет.
Он покрывает тьмой священной
Величества сиянье с тем,
Чтоб, зрак раба прияв смиренный,
Познать науку быть царем
И из зверей людей соделать.
Держа светильник, простирает
Луч в мраках царства своего;
Он область нощи озаряет,
И не объемлет тьма его;
Бежит она пред ним, — и гибнет.
На место скипетра приемлет
Секиру, циркуль и компа́с;
Со рвеньем действует, не дремлет.
Иному год, — ему же час
Быть в деле мастером потребен.
Летит в батавские селенья,
Летит в гремящий Албион,
Летит в паннонские владенья,
Летит в Бурбонов славный дом,
И семена наук сбирает.
Борясь с гордыней, с злостью черной,
Борясь с упорством диких сил,
Борясь с толпою суеверной,
Он всех чудовищ низложил,
Он всё, как молния, проникнул.
Сквозь кровы мрака углубленны,
Сквозь все стихии мятежей,
Сквозь сети злобы ухищренны
Восстал герой в красе своей,
Как воскресающее Солнце.
Рожден средь общей мрака сени,
Без руководства чуждых сил,
Чрез свой богоподобный гений
Он сам себя переродил,
Чтоб преродить сынов России.
Всё, всё покрылось новым видом —
В полях полки и флот в волнах
За нашим новым Озиридом
Летят на пламенных крылах.
И всё из ничего, — мне мнится.
Не он ли в прахе драгоценность
Умел познать, умел обресть?
Умел животворить он бренность
И в ней открыть дух, славу, честь?
Таков мудрец был в Прометее.
Он созидал полки героев,
Из черной выводя толпы,
Что пред лицем рожденных воев
Как огненные шли столпы
На Карла — ужаса вселенной.
Он с ними крепко сокрушает
Наставников в войне своих
И тем Европу изумляет;
Кто был Лефорт средь воев сих?
Кто Меншиков и Шереметев?
Где августейша героиня,
Из низкой сени что исшед,
Как пленница и как богиня
К победоносцу предстает
И дух его сама пленяет?
Везде сей дух богоподобный
Велики чудеса творит,
Проникнуть сгибы душ способный,
В простой великость нимфе зрит
И зрит подругу в ней достойну.
Уже пастушка, как богиня,
Из хижины на трон парит;
Уже не нимфа — героиня
Перун и скипетр с ним делит
Среди стихий горящих браней.
Так Петр творит — и оживляет,
Так внешним казнь дает врагам
И внутренних врагов карает,
Дает престолы он царям,
Черты войны и мира пишет.
Повсюду быв присущ и славен,
Всего себя на всё делил;
Он, мнится, был многосоставен,
Как исполин безмерных сил
Или как Прометей великий.
На троне он законодатель,
В полях он Марс, Нептун в волнах,
Первосвященник, обладатель,
Повсюду истинный монарх, —
Везде велик, везде чудесен.
Еще б дышал он в царской сени;
Устав судьбою изречен…
Ах! — для чего великий гений
В пределах жизни заключен?
Чего б еще не сделал? — Небо!..
Так луч Перуна, рассекая
Густой туман среди небес
И воздух всюду очищая,
Еще б очистил, — но исчез;
Лишь остаются слезы в долах.
Но хоть монарх скончался вмале,
Он долгих лет исполнил чин;
Хотя уже не в силах дале
Тещи свой путь сей исполин,
Но он свершил всё то, что должно.
Что надлежит достичь в три века,
Он в тридцать лет тем ускорил;
Нет в древнем веке человека,
Чтобы Петру подобен был;
Пусть книги бытия разгнутся!
Натура чрез столетья многи
Должна безмолвно отдыхать
И выдержать долг тяжкий, строгий,
Чтобы подобного воззвать.
Великий требует величья.
Почто вздыхать? — Его супруга,
Блюдя в груди супружний дух,
Блюла завет царя и друга
И отражала свет в полкруг,
Подобно как луна луч солнца.
По толь великой перемене,
Как с поворотом солнца вдруг,
Где благодатный свет был в плене,
Преемствовал весенний дух,
И Север отдохнул весною.
Рожденна с ангельской душою,
Отцу подобная умом,
А матери своей красою,
Петров поддерживает дом,
Грядет на трон — и с ней дни майски.
Она, с небес покой воззвавши
По приснопамятном отце,
Над полпланетой дольней вставши,
Сияла в радужном венце
И осеняла всю державу.
Во дни ее не вопияла
Невинно пролиянна кровь,
Но токмо тишина дышала,
Суд, милость, правда и любовь,
А музы пели меценатов.
Се наконец небес судьбина
Великую в женах зовет! —
Божественна Екатерина
Чертеж Петра и скиптр берет,
Да образует дух полнощи!
Дает небесные законы
И множит мир с числом градов;
Приемлет и дарит короны,
Дух муз возносит средь громов,
Как небоокая Афина.
Птенцов из рук судьбы суровой,
Прияв на лоно, бережет,
Меж тем средь шумных царств вес новый
Чрез силу мудрости берет;
Европа тщетно воспящает.
От света трона истекают
Мудрец, вождь сил или герой,
В поля и бездны отражают
В шумящем блеске «туч второй —
И в сем недоумеют царства.
Вотще сармат и галл кичливый
Крутились вихрями в полях.
Кавказ, Эвксин и Тибр бурливый,
И с Вислою Архипелаг
Промчат ее трофеи в вечность.
Но где Афина? — Нет Афины! —
Ах! — Средь бессмертья смертна сень
Покрыла взор Екатерины!
Прешел ли росской славы день?
Нет! — внук ее зарей восходит.
Так век меж россов знаменитый
Летал средь славы, красоты;
Так и конец его маститый
И век Петрополя златый
В громах прославлен Александром».
Сие рек старец — обратился;
Что зрю? — Я зрю в нем юный лик!
Куда же старец мой сокрылся?
Иль, возродяся, вновь возник?
Но старец продолжает слово:
«Не удивляйся мне, сын мира,
Что зришь меня о ликах двух!
Я Янус, основатель мира;
Я ими зрю два мира вдруг,
Два века и два года вместе.
Вдруг зрю, как солнце, удаляясь,
Наводит бури надо мной
И как оно же, возвращаясь,
Сквозь бунт стихий несет покой,
Чтоб растопить хлад зимний в вёсну.
Едва ль когда мой храм цветущий
Затворен был в минувший век!
Не чаю, чтоб и век грядущий
Без молнии в тиши протек.
Чу! — Первый час столетья звукнул!
Природа! — сколь ты изнурялась,
С Петром минувший век зачав,
И сколько после утомлялась,
Толь многих гениев создав
Из матерней своей утробы!
Но если отдыхаешь ныне,
Теперь, — иль в несколько веков
Очреватей в вторичном чине!
Еще роди других Петров,
Екатерин и Александров!
Се небо новый век дарует!
Начни его с духов таких!
Младой монарх их знаменует;
А слава россов, счастье их
Теперь о том к тебе взывают.
Внемли, сын века изумленный!
Встречай сей новолетний час!
Летит он роком окрыленный;
Да будет он священ меж вас!
Да счастье россам с крыл ниспустит!
Россия! — Славь с благоговеньем
Сей век! — Он всех веков светлей;
Поздравь себя с превозвышеньем
Счастливыя судьбы твоей!
Се гениев твоих столетье!»
Около 1801
