– А уроки ты сделал?

– Дядя Хен сказал, чтобы я подождался тебя.

– Вот как?

– Мне надо запоминаться слова.

– Да уж, не помешает.

Они зашли на кухню. Сэм шагнул ко мне, широко ухмыльнулся, а потом, не дав мне опомниться, приложился к моим губам в поцелуе.

– Милый, я дома.

– Это я вижу, – ответил я.

– Ты поцеловал его, – хихикнув, сказал Ишмаэль.

– Сейчас я и тебя поцелую, – пообещал Сэм, повернувшись к нему.

– Фу!

– Тебе же нравится делать «фу», разве нет, маленький пердунишка?

– Я не маленький пердунишка, дядя Сэм.

– Ну все, пукалка, я пошел тебя целовать!

– Нетушки!

– Лучше беги, если не хочешь, чтобы твой дядя Сэм смачно чмокнул тебя прямо в губы.

Ишмаэль, довольно визжа, унесся в гостиную, а Сэм под тявканье Бо погнался за ним.

Глава 106

Сладость или гадость?

– Идите уже, – произнесла Дебби. – А то он вот-вот выпрыгнет из этого своего костюмчика.

– Ты точно не против? – сказал я.

– Идите. Уже начинает темнеть.

– Спасибо, Дебби.

– Иши, повеселись хорошенько, слышишь меня?

– Да, мэм. – Он надел маску.

Было шесть часов следующего вечера, и Иши от предвкушения был сам не свой.

– Не ешь слишком много конфет, – строго наказала она. – И прибереги сколько-то для меня.

– Хорошо, – пообещал он.

– Смотри, не забудь. Я ем за двоих, так что моя доля должна быть двойной.

– Мисс Дебби!

– У тебя их будет полно, – заверил его я.

– Можно, мы уже пойдем? – щурясь на меня, спросил он.

– Где твои очки?

– У меня.

– Дай-ка сюда.

Он подал мне очки, и я убрал их в нагрудный карман.

– Ладно, козявка, идем.

– Дядя Хен, я не козявка.

– Ты моя маленькая козявка.

– Развлекайтесь! – крикнула Дебби нам вслед, когда мы пошли.

– Дядя Хен, я не козявка. Я Капитан Америка.

– Это я вижу.

Мы пошли в дальний конец парковки, где я оставил пикап. Приблизившись, я сбавил шаг, и мои губы сжались.

На моем лобовом стекле краской из баллончика было написано: ПЕДИК.

– Дядя Хен?

– Пойдем лучше пешком. – Я развернул его, надеясь, что он ничего не увидел, что его праздничное веселье не будет испорчено. – До центра недалеко, всего два квартала. Что скажешь?

– Хорошо, дядя Хен.

Словно ища утешения, я взял его за руку. На душе было тошно.

Свободной рукой я достал телефон и позвонил Сэму.

Глава 107

Мне страшно жаль

– Дядя Хен, гляди, сколько конфет, – гордо сказал Ишмаэль, поднимая свое пластмассовое ведерко с конфетами, чтобы я посмотрел.

– Ты постарался на славу, – признал я.

– И они все мои.

– Ты должен поделиться с мисс Дебби. Ты обещал.

– Хорошо.

Мы возвращались во «Всегда экономь» после того, как час бродили по центру, заходя в магазины и церкви. Вокруг моего пикапа на парковке собралась небольшая толпа.

– Давай-ка ты зайдешь внутрь и отдашь мисс Дебби ее конфеты? – предложил я.

Он убежал.

Я не ожидал, что напротив моей машины будет стоять шеф Калкинс. Я просил Сэма не вызывать его.

Тут был и Марк Фусберг, который делал снимки со вспышкой. Он уже успел написать что-то в фейсбук – за последние двадцать минут мне позвонили три человека с вопросом, что за черт происходит. У меня в фейсбуке аккаунта не было. Видимо, у одного во всем Бенде, потому что любая новость облетала город практически моментально.

– Хен, мне страшно жаль, – сказал Калкинс, когда увидел меня.

Да уж конечно, подумал я.

– Есть подозрения, кто мог это сделать? – спросил он.

Я улыбнулся.

Он тоже.

Сэм встал рядом со мной, словно я нуждался в защите.

– Когда вы приехали в город? – спросил Фусберг, и было сложно сказать, берет ли он у меня интервью или просто интересуется.

– В четыре часа, – ответил я.

– А во сколько обнаружили надпись?

– В шесть. Мы с Иши пошли за конфетами.

– Значит, ее сделали между четырьмя и шестью?

– Должно быть. Ее точно не было на стекле, когда я ехал сюда.

Калкинс следил за нашим с Фусбергом разговором. Когда я повернулся к нему, в моих глазах был вопрос, который задавали себе, наверное, все: шеф, а где с четырех до шести был ваш сын Рики?

– Какой позор, – сказал Калкинс. – Порча личного имущества. Не думал, что однажды увижу такое у нас.

– Да, позор, – сказал Фусберг. – Хен, есть мысли, кто мог это сделать?

– Даже не знаю, – ответил я. – Но заправку разрисовали краской такого же цвета.

– Ты прав. И почерк похож.

– Наверное, какие-то заезжие буяны из Алабамы, – прибавил я.

– Наверное, – согласился шеф.

– И как мне теперь ее оттирать?

– Можно попробовать растворителем, – сказал Сэм. – У меня есть немного внутри.

– Хотя… может, я просто возьму и оставлю ее, – сказал я.

– Ты не можешь ездить с этой надписью на стекле, – воскликнул Сэм.

– Почему? Тоже мне, тайна. Все в этом чертовом городе знают, что я «голубой».

Сэм остолбенел.

Калкинс смерил меня хмурым взглядом.

– Если цель была в том, чтобы унизить меня, пусть постараются немного сильнее.

– Не говори ерунды, – сказал Сэм. – Калкинс и его парни проведут расследование.

– Такое же, как на заправке?

Сэм замолчал.

– Все уже забыли о ней, разве нет? Так оно и работает. Не буди спящих псов. И не лезь в кастрюлю с дерьмом, если не хочешь потом облизывать ложку.

– Мы выясним, кто это сделал, – пообещал Калкинс. – Но только если ты подашь заявление, иначе я ничем не сумею помочь.

– Я не стану подавать заявление.

– Хен! – воскликнул Сэм.

– Сэм, какой в этом смысл? Это всего лишь слово.

– Ты должен с ними бороться.

– То же самое апостол Петр сказал Иисусу в Гефсиманском саду.

– Неважно. Ты должен бороться. Нельзя такое спускать.

Я покачал головой и отвернулся.

– Хен, какого черта? – Он схватил меня за руку.

– Я не могу больше бороться, – ответил я.

– Нельзя давать людям поступать так с собой.

– Они будут делать все, что им хочется, Сэм. Я на них повлиять не могу.

– Потому у нас и существует полиция.

– Ну, удачи тебе.

– Мы подадим заявление, – сказал Калкинсу Сэм.

Я только покачал головой.

Глава 108

В том-то и суть

– Я не понимаю тебя, – сказал тем вечером Сэм, когда мы легли. – Серьезно, иногда я просто не понимаю тебя. Вообще.

– Переживешь.

– Засунь свой сарказм знаешь, куда? Ты должен бороться, а не ездить по Бенду с оскорблением на стекле. Да что с тобой, черт побери?

– Ничего. В том-то и суть.

– Какая?

– Со мной все в полном порядке. Не я написал это у себя на стекле. Это сделал кто-то другой. И если он думает, будто его художество опозорит меня, то он ошибается. Пусть хоть весь город увидит. Мне все равно.

– Это унизительно.

– Для города. Не для меня. Это же не я написал.

– Ты спятил.

– Или мне просто теперь наплевать.

– Ты никогда не мог постоять за себя.

– Если бы моим папочкой был преуспевающий бизнесмен, то я, вероятно, вел бы себя по-другому.

– Не пори херню.

– Ладно, держи подсказку. Твои родители не просто так ходят в Первую Баптистскую церковь. Еще туда ходит Калкинс, и его парни, и все, кто имеет в этом городе вес. Свои заботятся о своих. Сэм, ты же знаешь.

– Чушь.

– Продолжай себя убеждать.

– Просто ты трус, который не хочет бороться за свои права.

– Может, у меня есть причины быть трусом.

– Например?

– Знаешь, кто еще ходит в Первую Баптистскую? Правильно. Тот самый судья, который будет решать, можно Иши остаться со мной или нет. Судья, который будет решать, можно ли моему брату жить со своей семьей, или его надо отправить в приют. Если б мы были членами Первой Баптистской, то получили бы разрешение без проблем.