Вассиан встретил Фёдора приветливо и порадовался его приходу.

   — Сын мой, ты светел ликом, зреть тебя — отрада и канон хвалебный звучит в душе.

Фёдор и раньше замечал, что бывший красавец князь любил говорить, вознося словеса. Однако он поклонился Вассиану.

   — Спасибо, святой отец, за теплоту. — И спросил: — Правда ли, что над тобой, батюшка, и над византийцем гроза собирается? Устоите ли?

   — Наша правда от Святой Ольги[26], потому и жить ей многие века. Нас же страстями не остановишь: на чём стояли, на том и будем стоять. Тебе скажу: иосифляне — враги россиян. Знаем, что суд уже близок. Даниил назначил собор, клевретов-лжесвидетелей нашёл. А ещё государя смутил. Ты приди на тот суд. Тебе, молодому воеводе, важно знать подноготную.

В просторной келье Вассиана было светло, чисто, не по-монастырски уютно. Получив от бывшего князя большой вклад, монастырь позволил ему некоторые вольности в быту. Что ж, Вассиан был не просто монах, а учёный муж. Он писал сочинения, которые несли поучительную мудрость. Случалось, сам государь искал у Вассиана совета по делам посольским. И всякий раз сказанное учёным-богословом было весомее и умнее, чем то, что говорили дьяки Посольского приказа.

   — Святой отец, но почему великий князь не защитит тебя от неправедного суда и от митрополита? — спросил Фёдор.

   — Даниил сильнее Василия, потому государь и не может меня оградить. Да не страдаю, что будут судить неправедно. Молю Всевышнего об одном: чтобы не лишили языка и дали возвысить голос. Моя правда сильнее Даниила, она переживёт сего лжемудреца. Я глаголю о том, чтобы все блага человек добывал своим трудом, но не отнимал их у ближнего. Чего же бояться мне неправедных угроз? Вот и ты, светлоликий, живи по правде. Ведомо мне, что ждёт тебя в грядущем, да не буду смущать твой покой. Помни и знай одно: Колычевы испокон веку жили и живут на острие меча.

Вассиан и Фёдор провели в душевной беседе не один час, говорили о многом, словно предвидели, что сии речи последние.

В предзимье, уже после Покрова дня 1533 года, в просторной Средней палате великокняжеского дворца Даниил открывал церковный собор. Долго ждали великого князя Василия. Даниил знал, почему он задерживался. Государь был против суда над Вассианом и Максимом Греком. Но митрополит вначале осудил византийца, пока великий князь был в отлучке. Максима приговорили к шести годам заточения в Волоцком монастыре. Теперь настал час Вассиана. Однако Даниил всё-таки остерегался судить Вассиана: знал, что он любим великим князем. Но, одолев страх, пришёл к Василию и проявил твёрдость, даже укорил его за мягкосердие к еретикам.

   — Ты, христолюбивый государь, превыше всего должен защищать православие от дьявола и его слуг. Потому не противься воле церкви изгонять сатанинские силы.

Василий сдался, сказал с безразличием:

   — Верши свой суд, коль правда за тобой. Я же скоро приду, — пообещал он.

Великий князь не пришёл в палату, где учинили расправу над его прежним другом и мудрым советником. Но спустя не так-то уж много времени, на пути к смертному одру, Василий возникнет, как тень, в монастырской зловонной каморе, куда заточили Вассиана, и станет молить узника о том, чтобы простил ему грехи и принял покаяние. Но милости государю от Вассиана не будет.

В палате уже сошлись все, кого митрополит позвал на собор. За большим полукруглым столом расселись архиереи, на скамьях вдоль стен — многие сановники, вельможи. Среди них нашёл своё место и боярин Фёдор Колычев. Вблизи великокняжеского трона, но ниже его, на скамье сидел подсудимый Вассиан Патрикеев. Напротив .Вассиана рядком жались друг к другу шесть видоков и послухов. Потом их назовут лжесвидетелями. В среде послухов были ведомые всей Москве клеветники по прозвищу Рогатая Вошь и Исаак Собака.

«Господи, что же они могут сказать, эти Вошь и Собака? — размышлял Фёдор. — Оговорить облыжно — вот их удел».

Неожиданно для всех в палату привели измождённого Максима Грека, посадили неподалёку от Вассиана.

Наконец вместо великого князя пришёл конюший Фёдор Овчина-Телепнёв и сообщил, что государь недомогает и просит без него открывать собор. Митрополит остался доволен тем, потому как Василий развязал ему руки. Он начал заседание собора и произнёс обвинительные слова:

   — Прежде мы обличали инока Максима в ереси и он был судим за вольности перевода церковных писаний, ещё за то, что высказывался против поставления митрополита, минуя патриарха. Он же вступал в сношения с турецким султаном и подбивал его на войну с нашей державой. Наказание не идёт ему впрок. Ныне он пуще прежнего несёт ложь на божественные писания, перекладывая их с греческого. Вместо «бесстрашно божественное» он пишет «нестрашно божественное». Ещё клеймит государя за жестокосердие к подданным христианам и в трапезной Волоцкого монастыря при братии глаголил: «Наш государь есть немазанник Божий». От сего еретика несть числа поношениям великому князю. — Голос Даниила звучал грозно. Вот он сорвался на крик: — Токмо смерть погрязшего в ереси и крамоле спасёт державу от зловонного тления еретика! Теперь же слово за вами, соборяне, — закончил свою речь Даниил.

Соборяне, однако, молчали. Лишь суздальский епископ Феофил отозвался:

   — Мы осудим его, владыка. Тебя же просим обличить Вассиана Парикеева.

   — Я ждал государя, чтобы сказать своё слово при нём. Но он занемог, и теперь мы вольны судить Вассиана, — продолжил Даниил. — Сей грешный сын из рода Гедиминовичей заявляет, что монастыри и храмы великой Руси не должны иметь кабальных смердов, кабальных сел и деревень. Ещё требует милости к еретикам — не казнить их. Вассиан утверждает, что государь должен править державой грозою правды, закона и милосердия. Он же считает, что государь всё это попирает. Не есть ли Вассиан вольнодумец, не почитающий не только государя, но и Спасителя Иисуса Христа? Он утверждает, что сын Всевышнего и Спаситель православных не вознёсся на небеса, но почил в пустынях Египетских.

Трубный голос митрополита властно давил на разум собравшихся в палате. Архиереи и бояре потели, бледнели, ахали. Внутри у них что-то ухало и опускалось вниз чрева. Их страх имел корни, все они были грешниками, и ересь прочно покоилась в них.

Закончив обвинение, митрополит дал слово лжесвидетелям. Он велел старцу Тихону Ленкову зачитать своё «искреннее» письмо. Но старец Тихон оказался некнижен. Он стоял согбенный и трясущийся, голову не поднимал и в глаза собравшимся ни разу не глянул. Он стал рассказывать о том, чего в подмётной грамоте не было:

   — Видел я волхование Вассиана, когда он приезжал в Волоцкий монастырь навестить Максима Грека. Тогда в глазницу к ним влетел злой дух в образе чёрного крылатого кота и они пели ему римские еретические псалмы.

Фёдор Колычев не стерпел наговора на учёных мужей, спросил:

   — Старец Ленков, ты не можешь прочитать родное слово, а ведаешь римскую речь! Как же так?

   — Не ведает, — ответил за Тихона Даниил, — но снизошла на келейника Божья благодать, и он уразумел чужое слово. Тебе же, раб Божий, укор: где говорят мудрые, там нечего делать недорослю.

   — Прости, владыка, грешен, — повинился Фёдор.

В палате возник говор. Митрополит не утихомирил соборян. Он думал о роде Колычевых: «Все они дерзки и чтут себя правдолюбами». Он поднял руку, и в палате наступила тишина.

   — Говори, старец Тихон, главное, — повелел митрополит.

   — Был же я очевидцем другой встречи Вассиана и Максима. Они же, чернокнижники, блудодействовали, жгли вороньи перья над книгой и чёрный дух вызывали. Он явился сатаною, и под его дланью рушились видимые мне в дыму храмы.

   — Слышал ли ты, Вассиан, слово старца Ленкова? — спросил митрополит подсудимого.

Вассиан встал. Высокий, благородный, голову он держал гордо и смотрел на Тихона с презрением. Сказал мало, но все тому поверили, потому как правда была очевидной.