Раннее появление митрополита в Тайнинском озадачило Ивана Грозного.

   — Что там в Москве случилось, коль прыткий так рано примчал? — спросил царь думного дьяка.

   — Да, может, по пустякам себя тешит. Иного-то ему и не дано, — ответил Висковатый.

   — Поди так, — молвил царь и лишь через час принял митрополита.

Филипп вошёл в царский покой с уставщиком Ионой Шилиным. Иван Грозный уставился на него с удивлением и, забыв получить от митрополита благословение, зло крикнул:

   — Зачем козла-послуха привёл? В шею его выгони!

Иона не дрогнул, смотрел на царя без страха. Филипп же сказал:

   — Не обессудь, великий государь. Мы поговорим, а он запомнит, потому как разговор вельми важный. И думный дьяк пусть побудет с нами. Ему тоже суть беседы важно знать.

   — Со своим уставом пришёл, владыка. Ан в чужой монастырь так не ходят.

   — Владыке, государь, все монастыри подвластны.

   — Остер! Говори же, что привело. — Царь нервно ходил из угла в угол покоя и смотрел под ноги, словно что-то искал на персидском ковре.

   — Говорю, великий государь. Ведомо мне, что вчера к полуночи взят под стражу в другой раз глава Земской думы, конюший, воевода, боярин Иван Петрович Фёдоров. Он же аки чистый родник, не замутнён крамолой, он верный слуга отечества.

   — Но не царя и великого князя всея Руси! — крикнул Иван Грозный.

   — Он верный слуга россиян и служит во благо царя и отечества, — твёрдо повторил Филипп. — Потому, государь-батюшка, сын мой, повели своим людям отпустить его с миром. — Митрополит говорил сдержанно и тихо. Но царю всё равно не понравилась речь Филиппа.

   — Ты говоришь «чистый родник»? А мне ведомо другое. Он в сговоре с любезным тебе князем Владимиром Старицким и готовил с ним против меня бунт. Потому расправы ни ему, ни всем заговорщикам не миновать. И тебе — тоже! Вижу, ты готов содеять клятвопреступление! Зачем вмешиваешься в мой домовый обиход и дела опричнины?

   — Казнь Фёдорова во благо токмо опричникам, но не тебе, великий государь, и не России, — ответил Филипп.

Митрополит лишь значительно позже узнает, какую иезуитскую уловку измыслил Иван Грозный, дабы одним махом избавиться от многих своих явных, а больше мнимых врагов.

Как-то в конце лета Иван Грозный примчал в Старицы, дабы закончить передел Старицкого удела в пользу опричнины. Князь Владимир тому сопротивлялся, но царь был ласков с братом, одарил его волостью под Тверью, сделал богатый вклад в Покровский монастырь и сам попросил князя Владимира отпустить с ним в Москву великосхимника Иова. Потом слёзно пожаловался на горькую судьбу:

   — На Руси меня поедом едят бояре. Посему был я, братец Владимир, в Кирилло-Белозерском монастыре и думаю в близкое время уйти от мира да в той славной обители бренные дни дожить. А ежели и там покоя не найду, братец любезный, попрошу королеву аглицкую Елисавету приют мне и чадам моим дать.

   — Полно, царь-батюшка, брат мой любезный, печаловаться. Царство под тобой крепко стоит.

   — Как же оно может стоять, ежели благожелателей у меня нет? Да и ты не устоишь без них, как оставлю тебе трон.

Так или иначе шёл тот разговор с глазу на глаз, мало кому ведомо. Но в те же дни князь Владимир донёс его суть до жены, княгини Авдотьи и других близких людей. Да тогда же Владимир исполнил просьбу царствующего брата: составил список всех своих благожелателей. Сказывали потом, будто бы и Иван Фёдоров принимал участие в сочинении того списка, многих вельмож назвал, на коих князь Старицкий мог рассчитывать в становлении на трон. Однако Иван Фёдоров к тому списку руки не мог приложить, ибо в Старицах он вовсе не бывал. Да это мало волновало Ивана Грозного. Рассуждали позже россияне, что никто из государей до Ивана Грозного не придумывал такого подвоха. Окрестив честных россиян заговорщиками, царь поручил провести розыск по списку Малюте Скуратову, Алексею Басманову и Афанасию Вяземскому. Сие для них оказалось проще простого, вроде детской забавы. И полетели головы неповинных россиян, и упрятали десятки их в тюрьмы, сослали сотни в глухие места. Потому, чувствуя свою силу, Иван Грозный продолжал увещевать митрополита:

   — Говорю тебе, владыка: остудись и не мешай мне выводить крамолу в державе и крепить царскую власть, кою готовлю для сыновей.

А Филипп всё хотел заглянуть в глаза Ивана, прочитать в них помыслы тайные и выведать душевное состояние. Но царь так ни разу и не глянул на митрополита. Однако и такое поведение царя дало повод Филиппу сказать последние жёсткие слова. Он тоже знал, что царь тайно посещал Кирилло-Белозерский монастырь, и причину ведал. Оттого, не думая о последствиях, твёрдо произнёс:

   — Твой недуг подозрительности и недоверия к своим подданным, великий государь, нужно лечить не мешкая. И ежели ты надумал в молении очистить себя и принять постриг, исполни сие. Кирилло-Белозерская обитель достойно примет тебя в иноки. И тогда держава избавится от опричнины, вздохнёт вольно.

Проговорив эти слова без сомнения в своей правоте, митрополит покинул царский покой. Он ушёл с гордо поднятой головой, твёрдо зная, что быть ему отныне в опале и не избежать судьбы славного россиянина Ивана Петровича Фёдорова. То была печальная, но провидческая мысль.

Расправы над подданными, их казни, захват опричниками чужого имущества, чужих земель — всё это не прошло даром для Ивана Грозного. Летом 1568 года царь вдруг обнаружил, что к нему никто из иноземных государей не шлёт послов. Купцам было запрещено везти свои товары в Россию. Иван Висковатый боялся встречаться с Грозным, потому как царь требовал наладить добрые отношения с европейскими державами. Призвав, наконец, думного дьяка к ответу, царь Иван спросил:

   — Почему Швеция грозит мне войной? Что кроется за молчанием аглицкой королевы Елисаветы? — Висковатый молчал, не знал, выкладывать ли правду. Царь злился. — Говори, а не скажешь, вот мой ответ: по твоей вине я обложен, аки медведь в берлоге.

Иван Висковатый выкручивался из незавидного положения как мог. Но думному дьяку приходилось вновь и вновь приносить царю дурные вести. Как-то во время вечерней встречи с царём глава Посольского приказа принёс протест Турции. Могучая держава потребовала от Ивана Грозного отступиться от Казанского и Астраханского ханств. Сказано было и об опричнине: «Не разгонишь оную, пойду войной на тебя», — грозился турецкий султан.

Вести с рубежей державы поступали одна неприятнее другой. Висковатый шёл к царю на доклады с душевным трепетом. И было отчего. Лишь только думный дьяк появлялся в покое, как царь начинал метать в него молнии, хватался за посох. Высокий, крепкий телом и духом думный дьяк начинал заикаться, плакать и просить у царя пощады:

   — Милостивый государь, царь-батюшка, не гневайся на меня, ни в чём нет моей вины. Уж лучше лиши службы!

   — Ишь, заячья болезнь пришла! — кричал царь. — А мне каково?! — И требовал: — Говори, что там у тебя? Но милости не жди! Знаю теперь доподлинно, что послы твои скверно исполняют дело.

   — Скверно, государь-батюшка, иное. Их не пускают в иноземные державы, — отвечал Висковатый. — Да и как пускать, ежели Швеция порушила мир с Россией и её войско идёт к нашим рубежам? Ещё английская королева Елизавета прислала грамоту, в коей сказано, что она не желает заключать с тобой, государь, военный союз. Ещё литовцы проявили коварство и приступом взяли сторожевую крепость близ Полоцка.

Гневный царь бросил в думного дьяка серебряный кубок.

   — Говори, тать, что за крепость?!

   — Улу называется, царь-батюшка, — увернувшись от кубка, ответил думный дьяк.

   — Вон! — закричал Иван Грозный. — Видеть тебя не хочу!

Висковатый скрылся за дверью. Дня три царь не звал его. А как позвал, тот принёс ему новую чёрную весть, коя окончательно добила Ивана Грозного.