Честь воеводы. Алексей Басманов
Из энциклопедического словаря.
Изд. Брокгауза и Ефрона,
т. V. СПБ, 1890.
лексей Данилович, сын Даниила Андреевича Плещеева, прозванного Басманом и погибшего в литовском плену, впервые упоминается в истории в 1543 г. Он был тогда на стороне Шуйских и вместе с другими боярами, их приверженцами, участвовал в преследовании Фед. Сем. Воронцова, пользовавшегося расположением Иоанна IV. В 1552 г. отличился при осаде Казани, обнаружив свою храбрость во время одного приступа на крепость вместе с знаменитым кн. Воротынским, и в этом же году был пожалован чином окольничего. Через три года ему представился случай вновь показать свою замечательную храбрость и способности вождя: с 7000 солдат он в 1555 году полтора суток выдерживал натиск 60-тысячного крымского войска, вождём которого был сам хан Девлет-Гирей. В следующем году он получает боярское звание и назначается вторым наместником в Новгороде. С открытием в 1558 г. Ливонской войны Ал. Дан. покидает Новгород и принимает деятельное участие в этой войне. Взятием Нарвы и участием в осаде Полоцка окончательно утверждается слава его как храброго военачальника. Но этим военные подвиги Ал. Дан. не кончаются. После 1563 г., когда был взят Полоцк, военные действия на время как бы прекращаются, и некоторые отряды русских войск получили возможность вернуться на родину. В числе удалившихся был и Ал. Дан. Б. Проживая в своём богатом поместье на бер. Оки, он в 1564 г. узнает о нашествии Девлет-Гирея. Тотчас вооружил он своих людей и вместе с сыном Фёдором Ал. засел в Рязани, на которую наступал Девлет-Гирей. Но несмотря на ветхость стен, крымцам не удалось взять города: все их отчаянные приступы были безуспешны вследствие храброй и искусной защиты Ал. Дан. Б. Здесь оканчиваются похвальные подвиги Б., и непобедимый полководец для удовлетворения своего честолюбия выступает за поприще царедворца. Искусством веселить, хвастливым усердием и предупредительностью воле монарха он вкрадывается в душу Иоанна, приобретает над ним сильное влияние и от его имени безнаказанно совершает ряд злодейств, между которыми не первое место занимает даже позорное изгнание из храма митр. Филиппа (1568). Самый план опричнины, по некоторым известиям, принадлежал Ал. Дан. Б. «с товарищами». Но вскоре после этого и любимцу государеву пришлось стать жертвою подозрительности и жестокости Иоанна. В 1570 г. некто Пётр Волынец донёс государю о том, что новгородцы сносятся с польским королём и желают восстановить свои прежние привилегии и что у тех уже написана грамота об этом и положена в Софийском соборе за образом Богоматери. Произошёл известный разгром Новгорода, и началось расследование дела. При расследовании погибло много именитых граждан, в том числе и любимцы Иоанна: Алексей Б. и его сын Фёдор, обвинявшиеся в сношениях с новгородцами и намерении посадить на трон Владимира Андреевича Старицкого. По словам Курбского и некоторых иностранцев, Иоанн наслаждался картиною отцеубийства, заставив Фёдора Алексеевича убить своего отца.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
УБИВАЛИ ПАСТЫРЯ
х было семеро опричных воинов из Сыскного разряда Малюты Скуратова-Плещеева-Бельского. За старшего у них стоял Степан Кобылин, опричник лет двадцати пяти, широкоплечий, приземистый, с чёрной бородой и маленькими ярко-карими круглыми глазками. Он был свиреп. И в его власти в сей час пребывал великий россиянин. Его знала вся Россия, и на него молились сирые и немощные, его боялся сам бесстрашный самодержец Иван Васильевич Грозный. Оттого он и повелел Малюте тайно отправить пастыря россиян
[1] в Тверской Отроч монастырь, оттого и наказал опричникам медленно и жестоко истязать его разными муками.
То-то старалась семёрка кромешников[2] угодить царю-батюшке. Упрятав митрополита всея Руси в смрадную хлевину подземелья и приковав его к стене за руки и к полу за ноги, они взялись изощряться в палаческих пытках. Правда, пока им было запрещено применять орудия телесной боли, но дали полную власть чинить душевные пытки. Тут кромешники оказались тупыми и тонких терзаний не могли придумать. Они часами по очереди колотили палками в тяжёлую дубовую дверь, лишая узника сна и отдыха. Ещё набросали на пол свиного навоза — на том и иссякли их жестокие выдумки. Но Степану Кобылину того показалось мало. Он потряс за грудки своих подручных и добился, чего жаждал. В оконце под потолком они поставили глиняный кувшин с узким горлышком, который от самого малого дуновения ветра завывал, словно голодный волк. Там же, под окном, посадили на цепь пса, кормили его через день, и он скулил, не переставая, часами. Со временем их выдумки становились изощрённее, и последняя являла китайскую зломудрость. На потолке хлевины поставили кадку с водой, в ней просверлили малую дырку и в потолке сделали дыру, пустили капли воды на дно железной бадьи, кою подвесили перевёрнутой над головой узника. К ночи, когда наступала тишина и замученный узник питал надежду уснуть, на бадью начинали падать капли воды. И казалось несчастному, что свинцовой тяжести капли падали не на днище бадьи, а на его обнажённую голову и пробивали череп, и через час-другой он терял сознание. Сколько длилось небытие, узнику не дано было знать, но наконец свинцовый дождь прекращался, он приходил в себя и какие-то несколько минут ему дышалось легче. Он открывал глаза, но напрасно: в камору не пробивался ни один луч света, не достигала ни звёздочка, ни блик. Так суждено ему было прожить многие дни, недели, может быть, до исхода души.
В Тверской Отроч монастырь митрополита привезли в конце ноября 1569 года. Крытые сани гнали из Москвы под охраной опричников, одетых в чёрные кафтаны и чёрные шапки. И у каждого к седлу была приторочена собачья голова, под ней — метла. Степана Кобылина в Кремле наставлял сам Иван Грозный. Он повелел держать узника в оскудении злобном, но жизни не лишать. Потому как он, царь Иван, собирался навестить опального митрополита всея Руси и услышать от него покаяние.
Филипп знал, что царь Иван упорен в своих хотениях. И теперь митрополит пытался прозреть тьму Ивановых замыслов. Ещё в Москве Грозный мог бы умертвить его. Ведь, обвиняя в клятвопреступлении, тиран поступал так со многими: казнил, где считал нужным. Филипп содрогался, когда вспоминал, как аспид прислал ему с сыном боярина Алексея Басманова, Фёдором, за Ветошный ряд в Богоявленский монастырь в мешке голову казнённого двоюродного брата, боярина и конюшего Михаила Колычева. А у него, Филиппа Колычева, митрополита всея Руси, вина перед царём была более великая, чем у брата. Он дерзнул с амвона Успенского и Благовещенского соборов, в храме Новодевичьего монастыря принародно и громогласно вознести слова правды о диком нраве государя. Верующие — их было много в соборах и церкви — со стенанием произносили: «О Господи, вразуми царя-батюшку на непорочную и праведную жизнь!»
Царь Иван каждый раз возгорался яростью и гневом, случалось, грозил кулаком:
— О, Филипп, наше ли решение хочешь изменить? Не лучше ли тебе хранить с нами единомыслие?
Филипп ни разу не дрогнул перед гневным царём. Он знал, что иного случая может не быть — сделать вразумление заблудшему сыну Божьему.
— Царь всея Руси Иван Васильевич, — начинал он, — тщетна будет вера наша, тщетно и проповеданье апостольское и не принесёт пользы нам Божественное предание, которое нам святые отцы завещали и всё доброделие христианского учения. И даже само вочеловеченье Владыки, совершенное ради нашего спасения. Он всем нам наказывал, чтобы непорочно соблюдали им дарованное, а ныне мы сами всё рассыпаем — да не случится с нами этого! Взыщет Господь за всех, кто погиб от твоего царственного злоразделения. Но не о тех скорблю, кто кровь свою невинно пролил и мученически окончил жизнь свою, поскольку ничтожны нынешние страдания тех, кто желает, чтобы в Царстве Небесном им воздалось благом за то, что они претерпели. Но пекусь и беспокоюсь о твоём спасении, государь всея Руси. Остановись, сын мой, и оно придёт!
