— Спасибо за искренность, Алёша. Да будем уповать на одно: Бог не выдаст, свинья не съест. К тому добавлю: вдвоём-то сподручнее воевать с невзгодами.

Они выпили и в согласии закончили беседу. Пора было отдохнуть.

До Каргополя Фёдор Колычев и Алексей Басманов с подорожниками добрались удачно, разве что морозы донимали. Старинный город в эту пору был тихий и сонный, лишь дым из печных труб, поднимаясь столбами, говорил о том, что он не спал. Было сумеречно, потому как долгая полярная ночь доставала до этого северного края. Подворье епископа Никодима искать не пришлось. Оно раскинулось близ собора Христа Спасителя. Оставив Алексея, воинов и два возка у ворот, Фёдор спешился и ушёл в палаты епископа. Его встретил молодой кряжистый служитель в монашеском облачении.

   — С чем пожаловал, сын мой? — спросил он.

   — С государевым делом к епископу Никодиму, — ответил Фёдор.

   — Наберись терпения, путник. — И служитель ушёл из прихожей.

В доме епископа, словно в храме, стены украшали множество икон. И многие из них были древнего византийского письма. От некоторых икон было трудно отвести глаза, они привораживали, наполняли благостью душу. Фёдор остановился возле иконы Божьей Матери и замер, очарованный её взором, он забыл, где пребывал, и появление служителя было для него неожиданным.

   — Сын мой, владыка ждёт тебя. — И служитель распахнул двери.

Епископ Никодим находился в сей час в молельне. Это был невысокий усыхающий старец, его глаза подёрнула влажная дымка, белая борода ниспадала до пояса.

   — Раб Божий Фёдор Колычев, преподобный отец, — представился Фёдор.

   — С чем пожаловал? — спросил епископ.

   — Вот грамота от дворецкого великого князя Ивана Шигоны. — И Фёдор подал пакет с печатью Никодиму.

Епископ осмотрел грамоту и ушёл в сопровождении монаха во внутренние покои. Прошло немало времени, прежде чем Никодим появился вновь.

   — Сын мой Фёдор, боярин Колычев, ведомо ли тебе, кто подорожницы? — довольно жёстким голосом спросил он.

   — Нет, неведомо, — без заминки ответил Фёдор.

   — И ты не пытался узнать, кто они?

   — Нет, преподобный отец. Я исполнял наказ князя Ивана Овчины.

Пока епископ и боярин вели разговор, служитель Никодима инок Макарий через чёрный ход вышел из дома, распахнул ворота, взял под уздцы лошадей, что тянули возок с монахинями, и увёл их во двор. Там попросил монахинь покинуть возок и скрылся с ними в покоях епископа. Фёдор Колычев хотя и был уверен, что доставил в Каргополь великую княгиню Соломонию, но всё-таки ошибался. Если бы ему довелось увидеть вторую монахиню, он бы, к своему изумлению, встретил боярыню Евдокию Сабурову, исчезнувшую из Кремля неведомо как. Вскоре же Фёдору пришлось изумляться и негодовать по поводу своей личной судьбы. Никодим ещё расспрашивал его о московской жизни, о князе Андрее Старицком, коего хорошо знал, когда в палатах епископа появился великокняжеский посадник и воевода Каргополя боярин Игнатий Давыдов. И следом за ним в сопровождении инока Макария вошёл Алексей Басманов. Воевода Давыдов, высокий, крепкий пятидесятилетний муж, был хотя и строг лицом, но добр нравом. В Каргопольской земле его любили за справедливость и за человеколюбие. В руках он держал грамоту, которую передал ему ратник князя Ивана Шигоны Семён.

   — Лихое дело принесло вас к нам, сын Степанов и сын Данилов, — вместо приветствия произнёс басом и окая воевода. — Писано в сей грамоте, — Игнатий поднял бумагу и показал её Фёдору, — сидеть вам, Басманов и Колычев, безвыездно в Каргополе отныне и год наперёд.

Фёдор ударил кулаком в ладонь левой руки, воскликнул:

   — Так я и знал, как собирался в путь: быть подвоху! — И взмолился: — Батюшка-воевода, скажи, чьим повелением я наказан? За что сослали Алексея Басманова?

Боярин Давыдов покачал головой:

   — Того сказать не могу. Да вы не печальтесь. Государева служба везде в честь. Я уж десятый год здесь служу, а поначалу тоже негодовал. А твоего батюшку, Фёдор, боярина Степана, я уважаю и ценю. И твой батюшка, Алексей, воевода Плещеев-Басман, мне ведом как ревнитель Руси. Так что будете служить при мне.

Фёдор посмотрел на Алексея, тот молча пожал плечами. Сказать им было нечего. Они лишь отметили, что боярин и епископ тоже переглянулись с пониманием друг друга. И Никодим позвал гостей в трапезную.

Два дня Алексея и Фёдора никто не тревожил. Им отвели просторный покой в доме воеводы-наместника Игнатия Давыдова и дали полную свободу, как потом они узнали, в пределах крепости. Они это предполагали и не сетовали. На трапезы их Давыдов не приглашал, и они кормились в людской, но отдельно от дворни. В первый же день после утренней трапезы они ушли осматривать Каргополь и до обеда обошли весь. Вначале обследовали деревянные стены и башни крепости. У самой высокой рубленой башни к ним подошёл опрятно одетый горожанин средних лет с умными тёмно-карими глазами.

   — Благости вам великой, гости дальние. С поклоном к вам писец от боярина Игнатия. Зовут меня Ефим, а послан к вам, дабы старину Каргополя открыть.

   — Мы послушаем тебя, отец Ефим, со вниманием, — ответил Фёдор.

   — И во благо. Вот видите, на сей башне изображены два воина. Это святые братья-великомученики Глеб и Борис. В оное время они нам город спасли от бедствия.

   — Да как же двое-то? — удивился Алексей.

   — Святым отцам всё посильно. Лет тридцать назад, как возник на сей башне пожар от грозы да как пошла она полыхать, так явились чудотворцы Борис и Глеб, летали вокруг башни, крылами рьяно махали, огонь и утихомирился. И стоит с той поры крепость на Валушках незыблема.

   — Храм бы во имя святых поставить, — отозвался Фёдор.

   — И поставили. Есть у нас Борисо-Глебская церковь. А теперь идите за мной, я вам другую люботу покажу. — И Ефим повёл Алексея и Фёдора к городской площади.

Но любоваться на ней было особенно нечем. Два деревянных храма, присутственный дом, за ним — тюрьма, палаты воеводы и епископа, ещё богатых торговых людей — вот и всё достопримечательности города. И всё-таки писец Ефим не обманул их, показал Фёдору и Алексею красоту на утеху. Резьба по дереву на домах Каргополя могла удивить кого угодно. Добротные высокие дома, покоящиеся на подклетях, поражали взор постороннего выдумкой и мастерством резчиков. Сколько птиц и животных, ведомых и неведомых, они увидели на каргопольских домах! Резьба по дереву на них была всюду — от конька до завалинки. Богатые наличники на окнах, ставни, карнизы, балясины на лестницах и крыльцах, резные столбы, поддерживающие навесы и крыльца, коньки то с лошадьми, то с птицами. И на каждом доме особый рисунок резьбы, своя, хозяйская, выдумка. Двух одинаковых наличников не найдёшь во всём городе.

   — Экие умельцы! восклицал Фёдор и благодарил писца Ефима, что открыл им чудо Каргополя.

   — Поди и девицы за этими наличниками такие же павы, — веселился Алексей.

   — Давай-ка, Алёша, пойдём к здешним мастерам в ученье, — предложил Фёдор. — Мастерство за спиною не носить.

Алексей и Фёдор присматривались к горожанам-каргопольцам. Они были приветливы, доброжелательны и в большинстве своём круглолицы и черноглазы. При взгляде на девиц Алексей вздыхал. Ему казалось, что это смотрит на него любая Ксюшенька.

Фёдор заметил искромётные взгляды друга на каргопольских девиц, его вздохи и попрекнул Алексея:

   — Что они так волнуют тебя? Или забыл свою незабвенную? Ведь сказывал, что краше её нет.

   — И теперь так скажу. Да глаза у здешних девиц, как у моей Ксюши. Ну ни дать ни взять такие же пронзительные. Вот и вздыхаю, — пооткровенничал Алексей.

Два безмятежных дня пролетели незаметно. А утром третьего дня воевода Игнатий Давыдов призвал опальных москвитян к себе на беседу. Он принял их на втором этаже, в просторном покое за письменным столом, на котором лежали книги и был развернут большой лист пергамента, проложенный по краям серебряными полосками. Усадив Алексея и Фёдора на лавку, обитую сукном, сам опустившись в кресло, привезённое ему мореходами из Дании, боярин Игнатий повёл речь: