— Экой чаровник. — Добавила: — Шёл бы изголовницу приласкал. Эвон, зорька гаснет. — И укрыла Фёдора полостью.

   — Какой сон, Аннушка? Порадею за болезного, — ответил дед.

И началось радение-лечение Фёдора. Снадобья из трав, настоянных на мёду, целебные взвары знахаря, материнские руки бабки Анны, чистый садовый воздух сотворили чудо: рана заживала на глазах. Через неделю Фёдор встал на ноги, ещё через три дня взялся помогать деду новые ульи ладить. Доната он отослал на поиски полка воеводы Оболенского-Большого, жаждая вернуться в свою сотню. А долгими светлыми вечерами слушал сказы-побывальщины деда Захара, сам рассказывал о московской жизни, о государевой службе в Кремле. Тут уж деда Захара хлебом не корми, а дай послушать.

Через три недели Фёдор настолько окреп, что стал собираться в путь. Как раз вернулся Донат с вестью о том, что сотня Колычева вместе с сотней Алексея Басманова и с полком воеводы Оболенского-Большого стоит под Серпуховом на Оке. Однако Фёдору не удалось уйти от перемен судьбы. В это время приехал на западный рубеж державы окольничий князь Василий Тучков. Он привёз повеление государя явиться Фёдору Колычеву в Москву. Тот было взбунтовался: отрывали его, как от родной плоти, от каргопольских побратимов, от друга Алёши. Дед Захар урезонил его:

   — Ты, сын мой, боярин, не иди встречь государю. На рой же с кулаками не пойдёшь. То-то.

Дед Захар и бабка Анна провожали Фёдора как родного сына. Когда Фёдор спросил, как ему отблагодарить за лечение, может, серебра прислать, дед возмутился:

   — Не гневи нас со старухой. Ты нам отраду принёс за те дни, что дома побыл. — Он вручил Фёдору небольшой глиняный сосуд. — Тут, родимый, мазь охотничья, от всяких ран и язв исцеление несёт. Возьми, ублажи нас со старухой.

Ту мазь Фёдор хранил многие годы, и она не раз спасала его от разных недугов.

Так уж повелось на Руси: когда умирали государи — великие князья, — то россияне повергались в уныние. И то сказать, начиная от Дмитрия Донского и кончая истинным царём именем грозный Иван Третий Васильевич, Русь не испытывала жестокостей от своих государей. Целых полтора века. Иван Васильевич, отец здравствующего великого князя Василия, был грозным только для врагов. Россией же правил именем закона, правды и милосердия. Иван Васильевич был царь-созидатель. Он вознёс над Москвой её лучшие храмы. И сказали о нём достойные летописцы-историки так: «Время долгого правления Ивана Третьего ознаменовалось событием всемирно-исторического значения. Перед глазами современников Русь, раздробленная ранее на множество земель и княжеств, предстала государством, объединённым под властью великого князя Ивана Васильевича, государственной мудрости и решительности которого современники единодушно отдавали дань уважения».

Того не скажут летописцы о личности великого князя Василия Ивановича, который в первые же годы великого княжения обагрил руки родственной кровью. И позже многие россияне пострадали от него, были уничтожены родные братья. Вероломный и честолюбивый государь подминал под себя всех, кто шёл ему встречь. С такими размышлениями о князе Василии возвращался в Москву Фёдор Колычев. Волею судьбы находясь на государевой службе и выполняя поручения великого князя, Фёдор Колычев не раз испытывал душевные муки, особенно когда отвозил опальных россиян в места отдалённые и безотрадные. После ранения на Угре Фёдор недолго пребывал в покое. Как приехал в Москву, великий князь вызвал его к себе и за заслуги в схватках с татарами пожаловал ему село и деревню в Тверской земле. Сказал ему при этом:

   — Ты славно бился с басурманами, за то мною и награждён. Да от службы при дворе тебе не уйти. Ты недельку отдохни, а там я тебя найду для важной справы.

Великий князь мог бы в сей же час поручить Фёдору государево дело, да пока и сам сомневался в необходимости его исполнения. Хотя и подрастал у Василия Ивановича наследник княжич Иван, оставалась у него жажда узнать-увидеть первенца своего, рождённого Соломонией. Знал он, что дитя в младенческом возрасте не умерло, а пребывало где-то в глухих местах Рязанской земли.

На дворе уже гуляло бабье лето. Деревья оделись в золотой наряд. В Москву на торжище съехалось полдержавы — продать-купить дары минувшего щедрого лета. По этой поре и пришёл на подворье бояр Колычевых доверенный дьяк государя Третьяк Раков. Фёдор делами занимался, дрова колол. Вроде бы дело холопское, ан нет, Фёдор отрицал то, потому как видел в работе и для себя великую пользу.

Третьяк, худой, пронырливый и важный, молвил коротко:

   — Боярин, государь зовёт.

Фёдор не спросил зачем, дьяк не сказал — так уж повелось.

В великокняжеском дворце Фёдора встретил дюжий и красивый, как амур, государев рында Дмитрий Курлятев.

   — Иди за мной, — велел он Фёдору и повёл его в покой, где князь Василий принимал своих подданных.

Великий князь полулежал в просторном византийском кресле. Вид у него был болезненный, глаза тусклые. Фёдор низко поклонился Василию:

   — Государь-батюшка, боярский сын Колычев готов служить тебе.

   — Верно. На службу и позвал. Да жду от тебя радения. Но прежде вот о чём поведай. Ты князя Ивана Шигону встречал в Диком поле?

   — Пришлось, государь-батюшка. Да та встреча была ночью, мимолётно. Он-то меня, поди, и не узнал, — ответил Фёдор.

   — А стрелы ты пускал в него?

Стрелу, которая сразила Шигону, выпустил ратник Касьян. Однако сию тайну Фёдор сохранил для себя.

   — Было и так. Токмо когда я стрелял, то не ведал, кто уходил в орду из русского стана. Узнал, что беглец есть князь Шигона, когда стрела достала его и он упал с коня. Он ещё был жив, и его увезли в монастырь под Козельском, там и оставили. Иного о нём не ведаю.

   — Мне ведомо: преставился князь, — глухо заметил князь Василий и, помолчав с минуту, продолжал: — Помню, ты был верным слугой Соломонии. Послужи ещё ради неё. — Государь говорил тихо, и Фёдор осмелился подойти совсем близко. — Дошло до меня слово, будто князь Михайло Тучков послал своего послужника на поиски дитяти Соломонии, коего из монастыря украли чёрные и корыстные люди. Так ли сие, мне неведомо, но ведаю другое: тот послужник именем Андрей, ушёл в Рязанскую землю под Зарайск или далее. Да неспроста. Сходи и ты туда. Найди дитя, и того холопа приведи моим именем в Москву.

   — Исполню, государь-батюшка, — ответил Фёдор. — Но дозволь мне взять в помощь дворянина Алексея Басманова. Вдвоём-то сподручнее.

   — И дозволил бы, да из него славный воевода растёт, по стопам батюшки пошёл. Потому не взыщи. А людишек возьми, но не из Кремля, а со своего подворья. Тут верить никому нельзя. Ещё и Москвы не покинешь, а корыстные люди в Рязани окажутся.

   — Всё, как велишь, государь-батюшка, исполню.

   — И помни: сказанное здесь — наше с тобой.

   — Наше, батюшка. — Фёдор поклонился и тихо добавил: — Не болей, государь-батюшка, не сироти матушку Русь. — С тем и ушёл.

Сборы в дальний путь были недолгими. Фёдор попросил у братьев в помощь себе и Донату двух холопов: умного и бывалого воина Никиту и удалого сорвиголову Антипа. Москву Фёдор и его воины покинули ночью, когда по улицам лишь сторожа с колотушками несли бдение. На заставе их пропустили государевым словом. В пути Фёдор пытался найти ответ загадочному исчезновению дитяти Соломонии. Его удивляло то, что тати ушли из Суздаля в южную сторону. Было резонно идти в северные земли. Там уж наверняка можно было спрятать-затаить великокняжеского отпрыска. Пытался Фёдор разгадать и другое: кто мог умыкнуть княжича, тем более из монастыря? «Сие было сделать не так просто. Разве что Глинским, людям рисковым, удалось. Но и Глинским не имелось вовсе надобности уносить куда-то далеко наследника престола. Им сподручнее было умертвить его где-нибудь близ Суздаля, — размышлял Фёдор. — Сгинуло бы дитя, и делу конец. Оставался князь Михаил Тучков. Но он мог унести дитя из монастыря только в угоду Соломонии. Но тогда зачем же в Рязанскую землю, тем более в Зарайск? Там же татары всё лето разбойничали». Неразгаданные вопросы вконец замучили Фёдора. За долгий день он устал, словно сто вёрст пешком прошёл.