Матвей лихорадочно размышлял, как поступить. Конечно, можно было позвать стрельцов, но что Сидор предпримет в кабаке? Может, устроит драку да и уйдет в свалке? Лучше было дождаться ночи.

Сидор ушел первым. Светелка их располагалась на самом верху, покатые стены ее были скатами крыши. Он улегся на лавку, оставив второму гостю кровать, и старательно притворился спящим.

Вскоре пришел и Матвей.

Отвернувшись к стене, Сидор исхитрился повернуть голову так, что краем глаза мог следить за своим соседом. Тот готовился ко сну. Снял охабень, под которым Сидор успел разглядеть дорогой кафтан и увесистый кошель, привешенный к поясу. Стянул сапоги, поставил их возле ложа.

Сапоги Сидора не занимали, а вот кошель явно был не пустым. Позвякивая при каждом повороте боярина, он возбуждал самые грешные мысли.

Наконец молодой боярин отцепил саблю, положил ее в изголовье и, не раздеваясь, улегся на лежанку.

Сидор подождал. Боярин, видимо, спал, укрывшись своим охабнем по самую шею и иногда сладко похрапывая.

Наконец, устав ждать и решив, что сон его соседа крепок, Сидор поднялся и осторожно приблизился к его кровати. Кошелек висел с левого бока, со стороны, ближней к стене. Сидор, чуть дыша, приподнял охабень боярина с дальней стороны – и вдруг почувствовал, что в грудь ему упирается что-то железное.

– Это пистоль, – спокойно сообщил Матвей, открывая глаза. – Знатная вещь. Кремневый замок, с двадцати шагов пробивает любой доспех.

– Я встречался с такими. – Сидор отступил на шаг, облизнув пересохшие губы. – У ляхов такие были. У тебя голландский?

– Тульский. Но по голландскому образцу. – Матвей сел, не отводя пистолета. – Теперь поговорим? – предложил молодой боярин, указывая на стол.

Если бы Сидор бросился сейчас на него, Матвею оставалось бы только молиться, чтобы пистоль не дал осечки. Но Сидор, видно, и впрямь знал, что на него смотрит, и решил не искушать судьбу.

Обойдя стол, он уселся на лавку с дальней от Матвея стороны. А боярин, держа пистолет перед собой, сел напротив. Их разделял стол; в слабом свете, падающем из окна, все казалось ненастоящим и призрачным.

– Засвети лучину, – попросил Матвей. – А то ночь длинная, скучно сидеть впотьмах.

Они сидели друг напротив друга за столом, разглядывая соперника в свете лучины.

– Стало быть, Ванька из людей Трифона Ивановича на тебя работает?

– Тебя это не касается, – хмуро отозвался Сидор. – Подловить ты меня подловил, а вот все остальное – не твоего ума дела.

– Слушай, ты бы не наглел! – не выдержал Матвей. – А то рука дрогнет, могу и пристрелить ненароком.

– А и пристрели, – сидевший напротив Матвея человек опустил голову. – Все равно этим рано или поздно закончится.

В душе Матвея шевельнулась жалость.

– А почему тебя Рябым прозвали? – спросил он более дружелюбно.

– Я в детстве оспой переболел, на лице рябинки появились. С возрастом рябинки прошли, а кличка осталась.

По крайней мере, Матвей не ошибся. А то он так и не был до конца уверен, тот ли ему попался, кого они ищут.

– И что ты, с детства промышляешь разбоем?

Сидор поднял на Матвея лукавый взор:

– Ты, боярин, меня рано допрашивать стал. Еще неизвестно, как там дела обернутся. Выйдешь ли ты живым из кабака.

Не сводя глаз с пойманного разбойника, Матвей скосил взор в окно. Вокруг дома было тихо. Но и подать отсюда знак своим он тоже не мог.

– А кто мне может помешать?

– Неужто ты думаешь, что я один пришел? Да у меня знакомцы за каждым углом! Ну да, с тобой я дал маху, захотелось старые навыки вспомнить. Смотрю, приехал боярский сынок, не знает порядков наших, серебром разбрасывается – грех такого не потрясти. Решил я тебя в одиночку взять. Кабы ты не проснулся, так и не узнал бы, куда у тебя кошель делся.

– Так ведь и я не один пришел, – улыбнулся Матвей.

– А! – понимающе кивнул Сидор. – Так это вы давеча из Москвы приехали? Мне надо было догадаться. Да жадность обуяла… Ну, и гордыня. Не зря жадность и гордыню смертными грехами называют… Видать, для меня они и правда смертью обернутся.

– А ты, никак, христианский закон знаешь? В церковь ходишь? – ехидно спросил Матвей.

– Хожу, а то как же. И вклады немалые делаю. Только души без нужды губить не желаю.

– А Митьку кто пристрелил? – припомнил Матвей.

Сидор понимающе кивнул:

– Да не его одного. Тут уж выбор такой: или ты, или тебя. А кто набежавшим боярам служить начал, к тем у меня особой жалости и нет. Они ведь, как их хозяева бросили, ко мне подались, да и вообще к людям – помогите, мол, чем можете. А как бояре вернулись – так опять к ним верными цепными псами. Нет, таких я жалеть не буду. И Ваньку этого, о котором ты спрашивал, не пожалею, коли доведется столкнуться. Но пока они нас не трогают – чего ж зря людей убивать? Нет, это не по-христиански.

– А грабить людей – это по-христиански?

– А что по-христиански? – усмехнулся Рябой. – Молиться да ждать, чтобы Господь сам наказал обидчиков? Я молился… И Господь ответил мне. Знаешь, что Он мне сказал? «Сидор, – сказал Он, – я дал тебе силу и крепость мышц не для того, чтобы ты сидел и молился. А чтобы ты пошел и сделал то, что считаешь справедливым!»

Матвей нахмурился:

– И ты считаешь справедливым то, что делаешь?

– Да! – горячо выкрикнул Сидор. – Я с двенадцати лет насмотрелся всякого. И ляхи приходили, и казаки – и все грабили, а кто возражал – резали, не задумываясь. А те, кто должен был за нас заступаться, первыми деру дали, в Москве сидели. Вот и пришлось нам, у кого силы были, – за оружие браться да шайкам отпор давать. Я тогда еще с оспинами ходил, тогда Рябым и прозвали, – Сидор грустно усмехнулся воспоминаниям. – Когда князь Дмитрий Михайлович приходил «лисовчиков» бить, мы ему помогали. А с ним набежали те, кто от ляхов удрал, и вдруг оказалось, что мы им должны за семь лет лихолетья недоимок немеряно. То есть когда мы от них защиты ждали – их и след простыл. А как мы им чего-то должны – тут они вспомнили. Нет, так не бывает. Ежели они хотят, чтобы мы об их долге забыли – пусть и наши долги забудут. А вспоминают – так пусть свой долг отрабатывают. Ну, а коли не могут – ибо сами мы все разбойничьи шайки повывели, – так пусть платят. Вот я с них эту дань и беру, которую селяне потом им обратно возвращают.

В глазах Сидора блестели веселые бесенята. В душе Матвея бушевал настоящий пожар. Все, что Сидор говорил, было правдой, но ведь нельзя же оправдывать свои злодейства тем, что и тебе злодейства чинили! Умел бы Матвей говорить, как Рябой, – нашел бы, что возразить, но слова не складывались.

– А челобитную ты надоумил написать?

– Да я сам ее и написал. У нас где грамотных-то сыщешь? Поначалу, еще когда я совсем мальцом был, священник-то наш местный пытался нас грамоте учить, сказал, предписание какое-то им сверху вышло, дабы всех детей православного люда и грамоте, и счету, и пению церковному задаром обучать, еще при Федоре Ивановиче. А как лихолетье началось, кому ж до грамоты-то было? Кто и знал, позабыл – все за топоры хвататься научились…

– Ну а коли бы все по справедливости было – что бы ты делать стал? – спросил наконец Матвей.

– Так ведь не будет так никогда, – грустно заметил Сидор.

– Ну а если бы? Представь, что твою челобитную удовлетворили, воеводу наказали, прислали нового, справедливого, все недоимки простили. Что тогда делать станешь? Сядешь на земле, как отец твой? Семью заведешь?

– Может, и заведу, – неуверенно сказал Сидор. – Анфиска-то девка знатная; да и я уж не мальчик, пора о семье подумать… А на худой конец, коли поперек горла встанет дело крестьянское – отвык я от земли за двадцать-то лет! – в стрельцы бы пошел. Небось, взяли бы? Князь Дмитрий Михайлович меня хвалил, когда мы ему шайки разбойные гонять помогали…

– Так пошли! – предложил Матвей. – Проси справедливости по правде, а не по воровскому обычаю! Я тебе помогу, чем смогу, вместе с тобой суда требовать буду!