Крепость, башни которой сложены были из белого кирпича, а стены – из недавно отесанных свежих бревен, сияла белизной и чуть розовела в свете восхода. Она высилась на зеленом холме над небольшой речкой, отражаясь в спокойной водной глади.

Небольшой отряд подъехал к ней на рассвете, как раз когда открывали ворота.

На гостей редкие обитатели посада, вышедшие – кто за водой, кто выгонял скотину – глазели с удивлением. Видно было, что прибывшие – царские люди, а стало быть, неспроста занесло их в эти края.

Не обращая внимания на таращащихся на них посадских, Хилков, Матвей и трое стрельцов въехали в острог, где помещались хоромы воеводы. Валов, уже стареющий крупный мужчина, вышел их встречать в дорогом опашне. На лице его ясно читалась насмешка над двумя юнцами, присланными разбираться в сложном деле, однако виду он старался не показать.

– Ну проходите, – пригласил он гостей в дом. – Будем утречать. Вы, как я понимаю, из-за той челобитной, что я посылал?

– Ведаешь или нет, – отозвался Хилков, перекрестившись на иконы в красном углу горницы и поклонившись хозяину, – а только на тебя тоже челобитную прислали.

– Кто? – слишком бурно, забыв о своей снисходительности, выкрикнул воевода.

– Да вот, Григорий Андреич, жалуются люди из твоей волости, что уж больно ты строг. Дерешь недоимки, а забываешь, что из последних десяти лет семь были ратными.

– И чего же вы хотите? – резко спросил воевода. – Сами ж с меня требуете – где подати? Где подати? А где я вам их возьму, ежели из дворов в посаде – каждый третий пуст! Кто помер, кого убили, а кто с ляхами или разбойниками до сих пор по лесам бегает. Я недоберу – вы лютовать начинаете. Начну набирать недоимки – народ возмущается. И как мне быть?

– Ну, мы разберемся, – примирительно заверил хозяина Хилков.

– А чего тут разбираться? – возмущенно произнес тот. – Коли нет у людей ничего, на нет, как известно, и суда нет.

– Чего ж тогда выбиваешь последнее? – спросил Хилков.

– А ты почем знаешь, – все так же громко отозвался воевода, – последнее оно у них или нет? Они ведь тут, пока хоромы бояр да дворян стояли пустыми, много добра у служилых людей понахватали. А как власть вернулась – хозяева своего добра хватились. А то и дело на рынке то чья-то рухлядь появится – хозяин признает, – то доспех, то оружие, то конь добрый, не крестьянский, а торгует им ну такой разбойник, ясно, что не от отца он такого скакуна получил! Да, взял я парочку таких торгашей, прижал, вот они и наплели, что завелся в наших краях разбойник Сидорка Рябой. Якобы это он хоромы боярские грабил, а они от него это добро получили, вроде как для помощи в их бедственном положении.

– Добрый, выходит, этот Сидорка? Нищим да убогим помогает? – усмехнулся Хилков.

– Добрый… Я бы тебе с таким добрым на узкой дорожке встречаться не советовал!

– И где его можно встретить?

– Если б я знал! – развел руками воевода. – В крепости он, во всяком случае, не появляется.

– Но где-то же его встречают люди!

– Ну где ему быть? По кабакам шляется, небось.

– И где у вас кабаки?

– В крепости кабаков нет, – поспешно ответил воевода. – В посаде есть парочка. В селе в двух верстах отсюда. А более-то поблизости и нет, пожалуй.

– Но ведь ежели это он грабит – видеть его должны, знать, откуда приходит, как выглядит, где прячется? Или правда он так помогает, что никто его выдать не хочет?

– Не знаю я, – отмахнулся Григорий Андреевич. – Да и правду вам сказать, подозреваю, что нет никакого Сидорки Рябого. Сами людишки пограбили хозяйское добро, когда власти никакой не было, а теперь, чтобы не отвечать, придумали якобы разбойника, который им это добро отдает. Вранье все это, вот что я скажу!

– А что, те, кого ты взял с чужим добром, – у тебя в остроге сидят? – уточнил Хилков.

– Да зачем их держать? Награбленное отобрал, всыпал им плетей да отпустил – чего их зря кормить?

– Поторопился ты, – покачал головой молодой боярин. – Нам бы с ними потолковать.

– Ну вот что, ты меня учить молод еще, что мне делать да как, – не выдержал наконец воевода. – Местом-то ты вряд ли меня выше, я ведь тоже из московских бояр сюда прислан; а возрастом мне в сыновья годишься. Так что язык попридержи, да и об уважении к хозяину помни.

– Да помню я, – скрывая досаду, усмехнулся Хилков. – А еще помню, что прислан я сюда дела воровские разбирать. И ты мне в том помочь должен! Может, нет никакого Сидорки – а может, и есть. И узнать об этом только от людей можно. Так что будь добр, разыщи тех, кто тебе про него сказывал, да позволь мне поговорить с ними.

– Ну ты сам подумай, – хозяин вновь перешел на увещевание, – ну где это видано, чтобы разбойник сам добром делился? Сказки все это!

– Может, что делится – оно и сказки, а вот что грабит – это, увы, печальная быль, – выдал Хилков. – Мне бы список тех, кто от него пострадал, из местных бояр да дворян, и к вечеру бы найти тех, кто краденым добром торговал.

Матвей с восхищением смотрел на старшего товарища. Тот явно был не новичок в подобных делах, знал, с какого конца подступиться.

– Ладно, Фомка сделает, – указал воевода на своего писаря. – У него должны быть и мои приговоры по делам этих бедолаг, и челобитные от землевладельцев, которые на грабеж жаловались.

– Вот и славно, – потер руки Хилков. – А теперь и утречать можно.

После завтрака Хилков, не теряя времени, отправился опрашивать указанных в списке пострадавших. Те по большей части тоже пока обитали в остроге – как видно, не решаясь вернуться в ограбленные имения. Всего в списке было больше десятка имен, из них только трое отсутствовали, прочие ютились на постоялом дворе, лишь изредка наведываясь в свои родовые хоромы.

Среди двенадцати пострадавших затесались и двое купцов, которые жаловались воеводе, что якобы этот Сидорка – а может, и не Сидорка, имен они у разбойников не спрашивали – отнял весь их товар вместе с лошадьми, почему вынуждены они теперь терпеть убытки и сидеть в ожидании справедливости в богом забытой крепости.

– Купцы – народ наблюдательный, да и много ездящий, – наставлял Хилков Матвея, пока шли они к постоялому двору. – Да и надменности у них перед боярами поменьше. С них и начнем. Правда, привыкли они расхваливать свой товар, потому, как станут говорить об убытках, смело дели их обиды натрое.

– А как ты думаешь, – спросил Матвей, – почему Сидорка, коли он такой злодей, никого не убил? Ведь теперь его ограбленные опознать могут!

Хилков на миг остановился:

– Кто его знает? Может, наоборот, хочет, чтобы слава о нем такая пошла? Чтобы боялись да меньше сопротивлялись? Ведь вот лежит покойник – он уже никому ничего не расскажет. А тут – столько разговоров да пересуд!

– Неужто он не боится нарваться на кого-то из тех, кто с ним захочет счеты свести? Ведь все соседи, не так далеко живут!

– Ну не знаю, – Хилков начал кипятиться, как с ним всегда бывало, когда он на что-то не мог ответить, – может, он личину какую надевает, лицо под ней прячет? Вот сейчас об этом и расспросим.

Боярин справился у хозяина постоялого двора, где найти купца Егора Третьякова и его товарища Василия Фомина, и в ожидании, когда те придут, уселся в углу в общей горнице. Матвей расположился рядом на лавке.

Купцы – судя по дорогой одежде, Сидорка отнял у них далеко не последнее – появились вместе и стали жаловаться на разбойников наперебой. Хилков поднял руку, утихомиривая просителей, и указал на лавку напротив себя:

– Вы присаживайтесь. Посидим, кваску попьем, вы все и расскажете – что, да как, да почему.

Поклонившись такой чести, купцы несмело присели на лавку.

– Я угощаю, – успокоил их мысли насчет платы Хилков.

После такого купцы окончательно подобрели и повеселели. Хозяин бойко поставил перед ними кувшин, миску с квашеной капустой, краюху хлеба, расставил кружки.

– Так что с вами стряслось? Сперва ты рассказывай, – велел он Третьякову, старшему, седовласому, седобородому купцу.