А вот повстречать высокий фрегат на всех парусах – несущийся сквозь шторма, и в любой штиль обгоняющий самые быстрые яхты – фрегат, ни одна мачта которого не погнется при самом сильном ветре, а вымпела развеваются в самую тихую погоду: это верный знак обреченности.

В его открытые люки глядят пушки. Самые хладнокровные моряки не могут сдержать волнения, увидев их жерла: кажется, достаточно одного окрика, одной команды – и свинцовые ядра пробьют стальную броню, как жестяной лист, а огненное дыхание картечи снесет с палубы все живое.

Седые каперанги и безусые юнги с трудом переводят дыхание и молятся высшим силам, чтобы проклятие миновало.

Нет в море более грозного призрака. Кракен испуганно уступает ему дорогу и ныряет в океанские глубины, Моби Дик ищет обходные пути, а птица Рух издали поворачивает, чтобы не пересечь курс черному фрегату – вечному страннику.

Легенды говорят, что никогда, никогда и никогда не пристает он к земле.

И легенды, как всегда, врут.

Затерянный в седых водах Атлантики, лежит остров. Не остров даже, а просто скала, осколок древнего царства и памятник былого величия. Эта скала возвышалась когда-то над могучей столицей, с нее вели счет звездам астрологи, а влюбленные любовались звездами и шпилями дворцов. Когда-то. Давно.

Прошли тысячи лет. Ушла под воду Атлантида. Спит под океанскими волнами былое величие. Погребен под слоем ила и пепла могучий город с дворцами, шпилями, башнями и колоннами. В усыпальницах царей спят рыбы, а бывшие влюбленные превратились в водоросли и морскую пену.

А скала, затерянная в океане, сама стала усыпальницей. Правда, в ней спит только один мертвец – привезенный врагами и зарытый в мягкий песок. Придавленный тяжелым камнем, чтобы никогда не поднялся из своего последнего приюта, не вырвался из последней клетки.

Ненависть к нему была так сильна, что даже после смерти его лишили самого главного – родины.

Но может быть, именно поэтому каждый год к пустынному и дикому острову пристает черный фрегат. Всегда в один час – минута в минуту спустя один оборот Земли вокруг солнца с того момента, как перестало биться это неистовое сердце.

Тогда, как и при жизни, наплевав на условности и запреты, император встает из гроба.

Он отряхивает походный сюртук, поправляет в петлице орден Почетного Легиона и надевает потрепанную треугольную шляпу. Всходит на борт.

На корабле-призраке нет команды: она не нужна. Маршрут всегда один и тот же – от острова святой Елены к Франции. К Франции, где остались верные соратники, где помнят еще былую славу и где должен ждать его любимый сын и наследник.

Фрегат не плывет уже по волнам, он летит, стремительно и уверенно, сбивая с курса пролетающие самолеты и создавая помехи на спутниках. Он летит над Атлантикой, пролетает Геркулесовы Столпы и вот, в туманной дымке видно уже французское побережье.

Император не может ждать: может быть, теперь-то все повернется иначе! Он расхаживает по корме, руки скрещены на груди, глаза горят красноватыми отблесками мирового пожара, а левое бедро дергает судорога.

Да, в этот год все будет иначе. Он призовет старых ворчунов, и маршалы Ней, и Мюрат, и Массена и Сен-Сир встанут во главе нового войска, которое бросит весь мир к ногам императора Наполеона Второго, а Францию вернет ее любимому, любящему ее Первому Консулу.

Он сбегает по сходням на скалистый пляж недалеко от Марселя, целует французскую землю и зовет, громко – как на Аркольском мосту: «Кто любит меня, кто верит мне – за мной!»

Но тих каменистый пляж. Одинокая чайка жалуется на горькую жизнь одиноким звездам. Старые ворчуны спят вечным сном: кто-то в своих могилах, кто-то в долине Эльбы – а кто-то на чужбине, в холодных русских снегах или под знойными песками Египта.

Маршалы… Что маршалы, они тоже люди? Не просто так заплутал в чортовом тумане старый лис Груши, и Бернадот предпочел сохранить себе шведскую корону – чем потерять вместе с нею и голову.

Кто-то продал свою шпагу и хотел бы забыть об этом навсегда, на том и на этом свете, а кто-то погиб за своего императора один раз и не видит смысла делать это вторично.

Единственный сын – его нет больше на земле. Он ушел за край, по ту сторону занавеса. Туда, откуда не возвращаются. Туда, где давно надо было бы быть и самому императору – если бы не его неистовый нрав: неуемное честолюбие, жажда вернуть все, что отнято.

Да, так происходит год за годом – и этот год не стал исключением. «А может быть, дело вовсе не в честолюбии?» – спрашивает себя император-мертвец. Может быть, сами боги карают его за все совершенное. За то что сам, против их воли и воли самой Истории надел на себя корону. За тщеславие. За реки пролитой крови. За поражение.

Да, видимо боги могут простить победителю все –кроме поражения.

Лихорадочный блеск, багряный отсвет мировых пожаров и революций гаснет в глазах императора, и махнув рукой, как и год назад, как без малого две сотни лет подряд, он готов вернуться на свой призрачный фрегат и уйти к месту своего не-упокоения. До следующего раза. До следующего года. До следующей вечности.

Но на его плечо ложится рука:

- Ваше Величество…

Резко оборачивается, всматривается в лицо того, кто посмел обратиться к проклятому монарху.

Белый парадный мундир, украшенный орденами и медалями обтягивает грузную фигуру старика. Черный плащ почти сливается с чернотой марсельской ночи. Эфес золотой шпаги с полосатой оранжево-черной лентой. Время не пощадило смельчака: его рука на эфесе – сплошные кости, матово белеют в звездном свете. Щеки висят лохмотьями, видны зубы. Но это лицо: боги, боги мои, это лицо император узнал бы из тысяч, из десятков тысяч!

Он звал друзей, он звал соратников – никто не явился. К этому отверженный был готов. Но теперь – теперь злейший враг пришел, видимо, поглумиться над ним, униженным, опозоренным, разбитым. Нельзя показывать слабость. Нельзя показывать обиду. Гордо выпрямиться, взглянуть в холодные, расчетливые глаза русского лиса:

- Господин фельдмаршал, вы пришли позлорадствовать моему положению после смерти, потому что это не получилось у вас при жизни?

Его визави тихо смеется, правая рука, затянутая в лайку, поправляет повязку на глазу:

- Нет, мон мэйтр [искаж. франц. "mon maitre" – «хозяин» – обращение, допустимое к трактирщику и в более редких случаях к монархам]. Я пришел предложить вам союз.

Наполеон смятен, потрясен – если бы разверзлись скалы, отступило море и сам Вельзевул вылез бы из геены предложить ему союз – он, наверное, удивился бы меньше?

- Что вы имеете в виду, господин фельдмаршал? Поясните, и постарайтесь побыстрее – у меня мало времени. Скоро рассвет…

- Рассвет не застанет вас врасплох, сир - не было бы смысла мне, старику, тащиться пешком через всю Европу от Петербурга до Марселя, чтобы меня остановил какой-то рассвет. Я стар и сед, мне спешить некуда, а вы, ваше величество, один раз уже крепко поспешили, помните?

Бедро Наполеона сводит судорога, он садится на камень и коротко бросает:

- Говорите же!

- Мон мэйтр, государь Александр в самом начале своего правления совершил ошибку, заключив союз с Англией против Францией – и разорвав союз, заключенный его императорским величеством государем Павлом Петровичем в вами. Государь был молод, он взошел на трон при обстоятельствах, - фельдмаршал тяжело опустился на соседний камень и помедлил, - обстоятельствах странных. У него, может быть, не было другого выбора. Не было его после этого и у вас.

Император делает нетерпеливый жест:

- Я все это знаю, господин фельдмаршал. Годы не стерли ни моей памяти, ни моей ненависти – говорите же.

- Не торопите меня, милый. И не забудьте, что мы мертвы – а среди мертвецов нет ни императоров, ни фельдмаршалом. Все равны перед безносой, да, все. Итак, государь Александр втянул Россию в войну с вами, и это дорого обошлось и ему, и вам, и России-матушке, храни ее Господь и Богородица, – фельдмаршал перекрестился рукой в черной перчатке. Неполеон кивнул: - Продолжайте же!