– Или не повезёт. – Чувствую чьё-то дыхание возле своего уха, пытаюсь перевернуться на другой бок, но и там меня не оставляют в покое.

– Парней тут двое…

– Девушка – одна.

– Так что, жеребёнок, рискуешь наткнуться не на то, – прыскают близнецы, а я запускаю в кого-то из них подушкой.

– Да идите вы!

Они никуда не идут, и вместо этого начинают тыкать своими граблями, куда достанут. Достают они много куда, и словосочетание «ласковое обращение» им явно не знакомо. Дезертирую с лежбища под громкое ржание. Эти двое на что угодно пойдут ради Джун, никакой мужской солидарности.

О Джун мы не знали практически ничего, кроме того, что она рассказывала сама.

Джун танцевала на улицах, развлекая прохожих, на это и жила.

Ноги у Джун были в синяках от постоянных встреч с асфальтом, а в доме хранилась целая коробка потрясных пластинок.

На вопросы о Джун никто не мог ответить ничего вразумительного. Людей она держала на значительном расстоянии. Даже нашу разросшуюся шведскую семейку, хоть и ближе у неё никого не было.

Джун была самой весёлой и одинокой девушкой, которую я знал, а её прозвище было окутано тайной. Прекрасно помню, как спросил у близнецов, что оно значит.

– Джун? – Арс многозначительно почесал подбородок. – Дирижабль жизни уносит небо, – изрек он и замер, глядя вверх.

– Чего?

– Дрянные журавли улетают навсегда.

– Куда?

– Драчливые жирафы улепётывают назад!

– Зачем?

– Думай, жеребенок, умнеть надо, – Арк потрепал меня по голове, и я догадался, что они несут полный бред.

– Очень смешно! А серьезно?

– Дихлорсилан... – начали они синхронно, но я заткнул уши. Надолго меня не хватило. Любопытство оказалось сильнее.

– Даже.

– Жутко.

– Узнавать.

– Наверное, – сжалились надо мной близнецы. И я понял, почему они не пытаются докопаться до правды. Кто станет допрашивать девчонку, которой хочет понравиться?

Я люблю ставить чайник, но ненавижу его выключать. Мне нравится наблюдать, как он потихоньку чернеет, шипит и выпускает клубы сизого дыма, будто сказочный дракон.

– Марси, садюга, когда ты прекратишь издеваться над посудой? – спрашивает меня Арс. Арк ещё спит, а Джун принимает душ. Когда она выйдет, мы будем дружно на неё пялиться, надеясь, что полотенце спадёт. И то, что оно скрывает от нас гораздо больше, чем сарафан, который Джун обычно носит, никого не будет волновать.

Именно на это я и рассчитывал, но подлый Арс нарушил все мои планы, выключив чайник и засунув его под холодную воду. Комната сразу же наполнилась запахом гари.

– Эй! Подожди! У меня новая жалоба! – ору я, подражая Курту, но Арсу уже не до меня: он натягивает на руки брата грязные носки. И так всегда. В этой недошведской семье я какой-то приемный.

Наши коллективные попытки проснуться и пожрать прерывает настойчивый стук в дверь. Близнецы косят под отчаянных флегматиков и не отрывают задниц от стульев, Джун задумчиво курит. И только мне здесь есть дело до того, что происходит в мире.

Высовываюсь в окно. На улице настоящий панк-парад во главе со Стражником, чьи руки перемотаны грязным тряпьём.

– Сочувствую. Надеялся, больше не встретимся. Крепко же тебя приложило в этот раз! На бочку нарвался? И тебе не хватает рупора, ну, знаешь, для солидности, – заявляю я ему. В общении со Стражником главное – болтать сразу обо всём, тогда есть хоть какая-то вероятность, что на что-то он ответит. Хотя это иллюзия. Стражник не разговаривает, он говорит. Что хочет и кому хочет.

– Всё пройдет, как с белых яблонь дым, – туманно изрекает он. – Джун дома?

– Опаньки!

– И зачем тебе наша Джун, жереб… обознался, прошу прощения, мудрый конь?

Патлатые просовываются в окно, потеснив меня с двух сторон и я чувствую себя крайне обиженным жизнью. Мне, конечно, тоже не нравится, когда к нашей общей девчонке заглядывают всякие с официальными визитами, но это не повод заставлять ближнего чувствовать себя шпротом в банке.

Еле-еле мне удается втиснуться обратно на кухню. Джун там уже нет. Судя по тому, что близнецы начинают промывать мозги хмурым панкам, она все-таки отошла в укромное место перетереть со Стражником.

Я зажигаю сигарету, закрываю глаза и отключаюсь от звуков. По двум башням ползут разноцветные змеи-гирлянды, освещая все вокруг. Даже в мой гараж попадает радуга. Панельные дома равнодушно глядят пустыми глазницами и растворяют цветные огни в темноте.

Джун появляется достаточно быстро.

– Ну, чего там? Что-то случилось? Приснилось? Привиделось? - налетаю на неё я, пока этого не сделали близнецы.

– О, чего там только не... Нас зовут на свидание. В следующее Время. В программе: галлюцинации, массовая истерия, птичий помёт и запах гари. И как я могла от такого отказаться? Ах! – Джун картинно прикрывает рот ладонью. Мы дружно вздыхаем. Успокоившиеся близнецы подхватывают гитары и уходят нести правильную музыку в массы, а я остаюсь докурить. Не люблю дымить на ходу. На кухне горит свет, и я вижу отражение Джун в стекле. Она выглядит как обычно, только руки подрагивают. Это я могу понять. Стражник – странный тип. Вроде и поговоришь с ним спокойно, а потом тебя полдня телепает и дурь разная в голову лезет.

– Эй, ты чего? – подхожу к Джун и взъерошиваю ей волосы. Вместо ответа она притягивает меня к себе за ворот футболки и целует. Губы у Джун обветрившиеся и шершавые, но меня это ничуть не беспокоит, потому что большего кайфа я не испытывал никогда. Она отстраняется, а я опираюсь о тумбочку, потому что голова слегка кружится, а эмоций столько, что я бы мог заразить ими всю флегматичную шайку Стражника.

Наклоняюсь к Джун снова, но получаю легкий шлепок по щеке.

– Не перегибай.

Джун самым бессовестным образом докуривает мою сигарету, а я подхватываю скейт и выбегаю на улицу, улыбаясь, как последний придурок.

Радоваться мне расхотелось очень скоро. Как только в воздухе снова забурлило тревожное ожидание и обычно стоящий на паузе мир в очередной раз начал движение в сторону пропасти.

Два Времени подряд. Такого при мне ещё не случалось.

Я несусь по улицам так быстро, что из-под колес летят искры. И чем ближе становится дом – тем сложнее пробираться сквозь толпу смельчаков, желающих испытать свои силы. Разные здания вырастают перед глазами, смешиваются, путаются и разбиваются на тысячи обломков. И если бы не успокаивающее шуршание скейта – клянусь, я бы свихнулся на месте. Домой прилетаю последним. Близнецы затаскивают меня внутрь, и мы закрываем окна.

– Этот мир сходит с ума. Да пошел он к чёрту! – говорю я, плюхаясь на матрасы. За окном сгущается темнота. Арк и Арс спорят, какую песню сыграть первой, а Джун где-то на кухне варит кофе.

Приди таким, какой ты есть и каким ты был,

Таким, каким я хочу, чтоб ты стал.

Как друг, как друг, как старый враг.

Не торопись, поспеши… – заводят они. Гитары сливаются, охрипшие голоса перебивают шум за окном. Песня подходит к концу, а Джун не спешит к нам присоединяться. Бегу на кухню, чтобы узнать, чего это она, и замираю в проходе. Кухня пуста, на плите угрожающе шипит почерневший чайник, а входная дверь болтается на петлях, будто нечто совсем недавно подохшее. Так уже было. Когда пропал Мих.

Как старая память, – поют близнецы.

Как старая, черт возьми, память.

На подкашивающихся ногах вбегаю в комнату и пытаюсь что-то им сказать, но голос меня не слушается. Так и стою, бессмысленно открываю рот и машу руками, как бледная обезьяна. Наверное, машу убедительно, потому что близнецы без всякого трепа бросают гитары и бегут посмотреть, из-за чего же меня так прибило.

Теперь мы пялимся на дверь вместе.

– Нельзя её там бросать, – переглянувшись, заявляют они.

– Жеребёнок, побудь тут… – командует Арк, но я не слушаю и несусь к выходу со всех ног. Заветная дверь приближается. Там, за порогом, все мои страхи, и я зажмуриваюсь, боясь, что иначе так и не смогу пересечь этот рубеж. Помню только одно: у меня больше шансов вернуться, чем у близнецов, ведь терять мне нечего.