Там я и встретила очередную любовь.

У него взлохмаченные длинные волосы, с жирным блеском и раскосые узкие глаза, тяжелая челюсть, он часто сутулится, а руки непропорционально длинные. Вообще мальчишка похож на монгола. Я его так и называла про себя – монгольчик.

Все изменилось в тот момент, когда однажды, проходя между рядами художников к выходу, я заглянула ему в мольберт. И остановилась, пораженная…

Он нарисовал только мое лицо, но это было не важно…

Мальчик не просто начертил грифелем портрет, он заглянул в самую суть, подглядев что-то необычайно интимное. Ну откуда, скажите мне, он мог знать, что мне грустно, и что вчера я весь день просидела в кресле, не выходя на улицу и не отвечая на телефонные звонки? А за показным кокетством увидеть огромное море накопившейся нежности? Как он мог разглядеть ту одну-единственную крошечную морщинку на переносице, не разгладившуюся ни кремами, ни масками, и появившуюся после ухода из дома? А цвет моих глаз? Клянусь вам - простым серым грифелем, он передал всю палитру вплоть до маленьких крапинок у зрачка. Мистика какая-то!

Я чертыхнулась про себя и лишь тогда заметила, что вся аудитория повернулась в нашу сторону и недоуменно смотрит. Сам-то монгольчик сидел, уткнувшись носом в мольберт, и не поднимал головы, как нашкодивший котенок.

Я вырвала карандаш из тяжелой ладони и, оглядев аудиторицю, громко бросила этим вопрошающим глупым глазам:

- Не хотелось бы вмешиваться в творческий процесс, но Вы забыли пририсовать мне вторую бровь…

И над собственной черно-белой головой острым кончиком карандаша вывела номер телефона.

От его рук пахло краской и растворителем и совсем немного – моими духами.

Стояла осень. За окном умирала, отцветая, земля, а в крохотной съемной квартирке рождалась в муках наша любовь. Чувство, заранее обреченное, и от того необычайно сильно влекущее за собой.

Тогда мне казалось, что моей любви хватит на весь мир, и что я никогда не умру.*

В тот вечер я стояла у серой многоэтажки, где жила сестра. Представляя, что вот-вот распахнется дверь подъезда и выйдет Кэм. И вдруг поняла, что уже не одна вглядываюсь в закрытую дверь.

Мужчина обернулся ко мне и замер.

Я натянуто улыбнулась, а он сгреб меня за ворот куртки и с силой прижал к себе.

- Кэм!

Я даже не слишком удивилась, когда неизвестный человек стал тормошить меня посреди улицы.

Мы сидели в кафе, пили обжигающе горячий капучино и он ТАК на меня смотрел!..

Нежно, зачарованно, с искорками-смешинками в больших карих глазах. Я старалась не сильно пялиться в его лицо, разглядывая длинные худые пальцы, обхватившие хрупкую кофейную чашку, но и это не помогало унять мелкую дрожь. Он принял меня за Кэм. А я вижу его впервые в жизни…

*В тот день я была необычайно занята, и оттого немного не в духе… Ха, кого я пытаюсь обмануть – да я была просто в бешенстве. Я бежала из кабинета шефа в свой закуток меж двух столов, Льва Вадимыча, нашего финансового новостника, и Софьюшки – корреспондентки со стажем равным юбилею нашей газеты. Бежала и теряла по дороге листы из папки с отвергнутой главным статьей. Вдруг меня окликнули. Я развернулась, раздраженно, на каблуках, а там – он. Не глядя, протягивает листы. Обычная внешность, простая одежда - ничем не примечательный посетитель, каких в день приходят человек тридцать. Я ему: «эти долбанные бумажки больше не нужны, можете выкинуть их в урну, пусть на них стряхивают пепел и бросают жестяные банки из под пива»…

А он посмотрел мне в лицо… Стало неуютно. Привыкла повелевать, а здесь… Дар у меня такой – тонко чувствовать, когда и с кем общаться не стоит, потому, как велика вероятность, потерять голову. Так вот – тот самый случай. Выражаясь словами Ахматовой: «Я только вздрогнула: этот Может меня приручить».

Мужское лицо. Не красивое, не эталонное, именно – черты лесоруба. Цвет глаз – потрясающий. Цвет жженой ванили… Я право не знаю, как она выглядит, но почему-то уверена, что именно так. Неистовое, странное чувство, лихорадочное желание вспыхнуло на мгновенье. Возникло и стихло под напором разума. Дэнчик стал моим другом. Так он появился в нашей редакции. Я скучаю по тебе, Дэн…*

И вот я не утерпела: сижу в кафе и снова вижу грубый профиль Дэна.

- А ты изменилась…

Молчу, не зная, что сказать. Одна надежда, что разговор склеится сам собой, без моего участия. Но и она тает, как дым сигареты, с каждой минутой.

- Это так на тебя похоже: исчезнуть с работы, не сказав ни слова. Видела бы ты как бесился шеф, - кривая усмешка, - не смотря на все твои выходки и острый язычок, он высоко ценил твой стиль.

А может и пронесет?..

- Знаешь что, подруга… хватит так на меня смотреть. Как будто ничего не произошло… Кэм, где ты была? ГДЕ ты пропадала целый год?

Не-е… не пронесло…

В стеклянной пепельнице сиротливо скорчились на окурках два или три блеклых лепестка с облетающих желтых шаров. Цветы дурнели прямо на глазах, опустив понуро свои золотые головы. Скатерть покрывали въевшиеся пятна. В моей кружке – плавала отрава! Словно я заточена в один из кругов Данте, «усеянный скорбью и жесточайшими муками». Почему…

- Почему мы сидим в этом кафе и пьем отвратительные помои?.. – я сама не заметила, как произнесла все это вслух.

- Потому что раньше, до того как тебе приспичило исчезнуть, ТЫ любила это кафе и этот черный кофе без сахара…

В конце фразы вполне уместно было бы продолжить: « … и меня…», но он промолчал. Значит, Кэм не любила его. Или любила, но не так, как ему хотелось.

- Я… - ну не смотри на меня такими глазами! Черт бы их побрал! – у меня болезнь Альцгеймера. Я страдаю потерей памяти.

- Как в индийских сериалах?

- Да, - я сама себя загоняла в ловушку, из которой не так-то просто будет выбраться, - как в индийских сериалах.

- Ты серьезно?.. – недоверие и смешинка в его глазах сменились искренним беспокойством, - а разве это не возрастное заболевание?

- Время такое – болезни начали молодеть. Урбанизация со всеми вытекающими последствиями…

- Никогда не замечал, что у тебя серые глаза, - внезапно проговорил Дэн.

Вот черт.

*…я любила стольких мужчин.

Одни доставались мне с легкостью, за других приходилось бороться…

Такие разные. Молодые и не очень, симпатичные и откровенно неказистые, богатые и бедные…

Зачем? Для чего мне было столько, если среди них так и не нашлось единственного?