В зеркале отразилось бледное лицо с острым подбородком и тонким носом. Невыразительное птичье личико, обрамленное темными кудрями. Графиня, не глядя, сняла с тонкой шеи жемчужное ожерелье. Маленькие теплые бусины приятной тяжестью легли в ладонь. Подвижные пальцы стали перебирали их как четки: глаза полузакрыты, брови сдвинуты к переносице. Со стороны казалось, что графиня молится, но Виктория повторяла имя любовника.

- Что сказать его сиятельству Петру Борисовичу? – служанка так и осталась стоять у шкафа с ворохом платьев в руках, - Он ожидает вас, чтобы сойти к гостям.

- Скажи, – хозяйка не подняла головы, только пальцы замерли на ожерелье, - графиня изволит спуститься одна.

Пока служанка помогала госпоже облачиться в платье, в гостиной собирались грозовые тучи. Граф, являясь хозяином дома, старался быть одинаково вежливым ко всем гостям, но этот верткий офицеришка выводил его из себя. Все в иностранце раздражало Петра: черные усики, манера витиевато изъясняться, легкий акцент, даже невинный взгляд, но особенно то, что он спутался с его женой. Больше всего графу хотелось схватить мерзкого французишку за шиворот и вытолкать вон.

- Когда же изволит спуститься мадам Виктория, главное украшение этого дома? – голубоглазый француз  чувственно улыбнулся и подхватил бокал вина с подноса слуги, проходившего мимо.

- У графини болит голова, - граф наградил наглеца тяжелым предупреждающим взглядом.

- Думаю, что смогу помо… - тут рот офицера странно скривился, перекосившись на сторону, а глаза напротив – вылезли из орбит, словно француз стремился разглядеть что-то важное возле самого носа. Бокал с вином выпал из разжавшихся пальцев, алая жидкость потекла по рубашке офицера. Изо рта повалила пена, тело затрусило в недолгой судороге и рухнуло, как подкошенное.

Воцарившаяся в бальном зале тишина рассыпалась, когда на верхней ступеньке появилась Виктория. Издав дикий вопль, графиня бросилась вниз по лестнице, рискуя споткнуться и свернуть себе шею. Упав на колени возле неподвижного любовника, она не переставая подвывала.

- Его отравили! Лекаря! Да позовите же вы кого-нибудь… - хрупкие ладони неожиданно сильно вцепились в остывающее тело, - Открой глаза, ты не умер, Федерик. Ты не мог! Дыши!

Толпа испуганных гостей перешептывалась, вино больше никто не пил. У молоденькой дебютантки случился обморок, старая вдова Афросьева тихонько всхлипывала, а главная сплетница – жена фельдмаршала, представляла, как будет смаковать подробности скандала в собственной гостиной.

Семейный врач быстренько констатировал смерть от сердечного приступа, стараясь не обращать внимания на пену, обильно выступившую на губах.

- Он умер. Оставь его, Виктория, тебе не подобает оплакивать смерть слуги короля, словно базарной торговке, - епископ смиренно вознес молитву за упокой души офицера, чем ни на мгновенье не обманул ее. В глубоко посаженных глазах священнослужителя тлели осуждение и брезгливость.

- Что же вы все молчите? На ваших глазах убили человека, а вам нет до этого никакого дела, - пробормотала графиня, поднимаясь. Светской лоск покинул ее фигуру: сгорбленную, со сжатыми кулачками и опущенной головой. Так могла бы стоять крестьянская баба, оросившая своим потом не одну полосу земли.

- Виктория, довольно! - Она вздрогнула и подняла глаза на мужа. Его имени нанесено тяжкое оскорбление, но разве ей есть до этого дело? Равнодушие и высокомерие графа толкнуло ее в объятья Фредерика. Это он виноват, что у нее ничего не осталось. Вот он и станет платить по счетам.

- Уйди, Парашка, без тебя тошно, - графиня стояла у окна: простоволосая, неодетая.

- Так облачиться бы надо, госпожа.

- Уйди! – графиня дикими глазами уставилась на служанку, не видя ее. Виктория была далеко – там, со своим любовником, где их не могли достать ни светское общество, ни закон.

- Нельзя так изводиться, Виктория Павловна, - служанка осторожно приблизилась и ласково погладила ее по всклокоченным волосам, - Вы совсем как Марфа, та тоже долго горевала, даже ходила к знахарке. Да разве мертвого воскресишь…

- Что ты сказала? – Виктория схватила служанку и принялась ее трясти.

- Да вниз спуститься надобно, граф то заждался совсем.

- Я не о том, дура! Про знахарку ты что говорила?

Сухие травы полетели в костер, черный дым окутал сгорбленную фигуру и развеялся зловонным облаком. Смрад поднимался в небеса, заслоняя лунный свет.

- Так ты знаешь, на что идешь, графская дочка? – поинтересовалась знахарка.

- Знать не желаю, а желаю вернуть его.

- А коли желаешь, так что за то отдашь?

Графиня подавила брезгливость и протянула старой женщине кружевной платок с завернутыми в него монетами.

Старуха беззубо улыбнулась и захихикала.

- То мне, а чем платить будешь перед иными, - и она многозначительно сплюнула на землю.

- Моя служанка сказала, ты берешь не дорого, а оно вон как, цену набивать задумала, как купчиха какая.

- Не о злате речь идет, деточка, об иной плате. Кровушку свою пролей на землю, и офицерик твой славный воротится, - из ветхого рукава одежонки знахарка достала острый серебряный ножик.

- Украла где? – неосторожно молвила графиня. Старуха насупилась и отдернула было руку, но Виктория выхватила протянутый нож, - да не отвечай, нет мне до того дела.

Она зажмурилась и махнула серебряным ножичком по холеному запястью. На землю перезревшими ягодами рябины упали капли крови.

- Эх, не шла бы ты супротив судьбы, не шла. Да куда там – счастье и под носом не узреешь, - прошамкала старуха, вытирая нож грязным подолом, - Да не зыркай ты на меня так, девица. Твоя судьбинушка, тебе и выбирать путь свой.

- Так ты вернешь мне Фредерика?

- Пересекутся пути ваши, дочка, не на этой земле, так на другой.

- О какой другой земле ты говоришь, ведьма? – графиня побледнела вдруг и потянулась руками к шее; ей показалось, что невидимая рука сжимает горло ледяными пальцами.

Похоронили графиню на семейном кладбище. Фредерика в первоклассном гробу с семейным гербом на дубовой крышке - отправили на родину. И лишь на краткий миг, в прохладных стенах церкви они пересеклись, чтобы даже после смерти пойти каждый своим путем.

Тишина. Шлепанье босых ног по полу, звуки не спящего города за окном и тишина. Как давно мне снился старый парк и ветхий дом? Шелест тяжелой материи платья по паркету? И чье-то лицо, рассыпающееся в сознании, словно башня из кубиков…

Камилла возникла из темноты, наполнив пространство весельем и переливами медных кудрей. Я открыла глаза раньше, чем ее рука коснулась моего лица - от звонкого смеха.