- Ало? - я услышала далекий мамин голос и сразу проснулась. - Как здорово, что ты меня нашла!
- Клавдия, что жила по соседству... Она помогла разыскать. Думаю, тебе не безразлично…
Мамин голос зазвенел. Я ощутила истеричные нотки.
- Камилла умерла…
- Что? – комната разом потемнела и сжалась…
- Твоя сестра умерла, страшной, несправедливой смертью... ну что ты молчишь!
Я попробовала было что-то сказать, но горло сдавил спазм. Аккуратно положив трубку на стол, упала в кровать. Закрыла глаза.
В тот день я тоже немного умерла.
Тяжелый чемодан оттягивал руку, а я даже не помнила, как его собирала. Как добиралась до загородного дома матери. Какая-то живая часть сознания отметила красоту и классические линии особняка. Видимо дела у второго мужа идут хорошо. За оградой различила силуэт женщины. Мама. В глазах потемнело… словно не было этих лет… словно попала туда, где отец и Кэм еще живы.
Она постарела, отстригла длинные рыжие волосы, тонкая белая кожа стала желтой, шероховатой, как пергамент. Непослушные выцветшие губы прошептали что-то. Мама. Обними меня… Она достала смятый, запачканный землей платок и промокнула заслезившиеся глаза, отчего на щеке остался грязный отпечаток, я хотела сказать ей, но горло отчего-то не слушалось. Шагнула, протягивая руку, но мама отстранилась.
- Я… пойми меня… вы так похожи… это выше моих сил, - она с осторожностью потянула меня за рукав и заговорила быстрее и сбивчивей, с просительной интонацией, - Прости, Владислава, за тот звонок. Я была на грани. Не могу. Уходи, пожалуйста, уходи…
Я замерла. Меня как током ударило. Хотела сказать, что готова разделить с ней горе, одно общее горе, что она потеряла дочь, а я – сестру, но ее глаза молили и гнали прочь одновременно. На непослушных негнущихся ногах, развернулась, чтобы уйти. Вслед услышала:
- Постой, ОНА просила передать, когда ты придешь…
Мать вышла за ворота, молча, поставила передо мной картонную коробку из-под детского завтрака, перевязанную розовой лентой (такой из роддома выносят кричащих младенцев женского пола), повернулась, чтобы уйти. Но замерла и обернулась. Посмотрела куда-то мимо. Ее последние слова были: может, тебе нужны деньги или помощь?
Я не слышала, что она говорила дальше, я шла обратно к остановке и на вытянутых руках несла, как величайшую святыню - коробку, перевязанную лентой. Позабытый чемодан остался стоять, прислоненный одним боком к забору.
Остренький угловатый подчерк был незнаком. Но слова… Кэм встала у меня перед глазами, как живая. Она загадочно улыбалась и не спешила уходить.
*Я тяжело больна, а, следовательно, это уже не та, что была когда-то. Когда-то так давно, что, Боже мой, кажется, в прошлой жизни у меня были волосы, поклонники и будущее. Теперь этого нет. Именно в таком порядке. Уже нет волос, почти – поклонников и… каждый день может стать последним.
Одна моя подруга «по несчастью» посоветовала вести дневник. Она говорит, что так легче пережить один единственный вопрос, застрявший в мозгу: ПОЧЕМУ ИМЕННО Я? Почему не вечно пьяный сосед? Не тот незнакомец в переулке с мрачным взглядом? Интересно он поругался с девушкой? Потерял деньги? Мне вдруг захотелось подойти и ласково так, с ленивой улыбкой на лице, сказать: а у меня нашли рак, представьте себе – в быстропротекающей, четвертой стадии. Я сгораю, как новогодняя свечка, и вот смеюсь. Улыбаюсь этому дню, небу, асфальту. А что, кстати, стряслось у Вас? Ах, Вы два дня делали отчет, а босс кинул его Вам в лицо? Мне жаль, действительно, есть от чего так переживать.
Но я не спросила, а он прошел мимо. Сдаешь… сдаешь, подруга. Раньше – до этой черты, за которой страшная болезнь, незнакомец не прошел бы мимо. Никто не проходил. Ну, да я отвлеклась.
Веду дневник. После моей смерти (звучит не так страшно, как некоторым представляется, когда входит в ежедневную привычку), попрошу маму отдать его Славке. Почему-то уверена, ты придешь, прочтешь и поймешь.
Слава, не знаю, вспоминаешь ли ты обо мне… я - часто. У меня вошло в привычку разговаривать с тобой и советоваться. И знаешь, что я хочу тебе сказать – ты всегда даешь чертовски дельные советы. Спасибо тебе, сестрица! И хоть помню тебя чрезмерно серьезной девочкой, такой похожей и одновременно не похожей на меня, почему-то уверена – ты совсем не изменилась. Одно знаю точно: жизнь не должна разлучать близких людей. Начинаю ценить то, что имела слишком поздно. Ну почему, спрашивается, за двенадцать лет я не могла послать к какой-то матери все дела и не разыскать тебя, мою милую сестрицу. Теперь уже поздно. Я умираю и не хочу, чтобы ты видела меня такой. Запомни свою Кэм солнечной девочкой, а не сгустком жалости с коротеньким ежиком волос на голове, выбеленной кожей и запавшими глазами, красными как у кролика.
Мне иногда кажется, что до этой болезни я не знала себя, настоящую. А теперь знаю. И могу сказать тебе, Слава, что никому и никогда я не открывалась так, как тебе, сестрица. Помнишь, в детстве у нас был тайник на дереве? Там, в птичьем гнезде, мы прятали свои записки с желаниями. Я все время плачу, когда думаю об этом. Всего одна чернильная просьба на крохотном клочке бумаги... но я снова пишу не о том.
Мы с тобой, безусловно, воевали все детство, но нам было весело. Не правда ли? У нас был только нам одним понятный сказочный мир, в котором мы понимали друг друга с полуслова. Я была прекрасная принцесса, а ты маленький верный паж… Не знаю, нравилась ли тебе эта игра так, как мне, но я бы многое отдала, чтобы еще хоть раз превратиться в ту сказочную принцессу, у которой самый верный паж в мире.
А помнишь, как мы играли в домик, и я застряла между диваном и стенкой? И никак не могла вылезти? Ты пробовала отодвинуть диван, проталкивала меня, вытягивала за руки. Ничего не помогало. И тогда ты приняла одно единственное верное решение, за которое, впрочем, я обижалась на тебя не одну неделю. Ты укусила меня за ту «выдающуюся» застрявшую филейную часть тела. Эффект превзошел все твои ожидания: я выскочила как пробка и завизжала так, что прибежали соседи и сверху и снизу.
Слава, Славка, Славочка… где ж ты ходишь-бродишь по свету?*
Из тетрадки выпала фотография. На ней - моя сестра, незнакомка с медными волосами. Было странно и больно видеть ее повзрослевшей. Незнакомка на снимке тепло улыбалась. Кэм, ты ведь совсем-совсем как я, если бы творец вдохнул в меня ту необычайную редкую искорку, благодаря которой симпатичная девушка становится златовласой Фрейей.
Я пила морщась, большими глотками. Стремясь как можно быстрее протолкнуть в глотку светло-коричневую обжигающую жидкость. Влить в себя и получить свою долю забвения.
Почему-то когда людям плохо, они всегда обращаются или к Богу или к алкоголю… Кому что ближе.
Когда в бутылке коньяк плескался на донышке, мне стало плохо. Не добежав до ванны, в общем коридоре, я выплеснула скопившиеся боль, ожесточение и алкоголь прямо на пол.
