Зато тени прорезались все явственнее. Чеканные кривые профили в пространстве без света и смысла.

- Они все боялись тебя?

- Да…

- Ты можешь убить одним прикосновением руки, им было чего бояться.

- Я бы никогда так не поступила!

- Они не могут противиться своему страху. Люди. Цепляются за жизнь, за жалкие крохи, что она им дает. И не ведают, что на самом деле они – созерцатели. Существа, заключенные в собственные стены ограничений. Не бойся терять плоть – ты ведь обретаешь нечто более важное. Саму себя.

Он начал привыкать к этому телу и этому миру. Зачерпнув сомкнутыми ладонями воды, всмотрелся в ручей, с детским любопытством осмысливая собственное лицо.

Молодой… не слишком юн, но, безусловно, в полном расцвете. Грубоватые черты, как и у тех, что закидывали его камнями. Лицо крестьянина.

35 глава

Оказывается, быть тенью надо учиться. Жить без красок, запахов и звучаний в мире линий и беззвучных голосов. В мире, где нет движения и смысла. Она перестанет быть Вилией, девочкой с необыкновенным даром, и обратится в одну из теней. А пока она до сих пор думает о солнце… теплом желтом диске, что светил когда-то над головой.

- Ты не становишься тенью.

- Я тень.

- Ты никогда не была ей полностью. В тебе безмерно много от человека.

- Я тень… - упрямо повторила Ви.

-Наш мир - бесцветные остановленные мгновения... эхо Вселенной… мы могущественнее людей, но связанны с ними тончайшими нитями. Ты осталась на этой нити.

- Делайте, что хотите раз я не тень и не человек. Я всегда была кем-то еще… изгоем.

- Ты была оружием, которое должно было защитить людей, но они испугались его силы. Не твои ли люди приговорили тебя к сожжению?

- Что мне до людей… их бед и смертей. Я чужая им.

- Ты не стала тенью… и нас тянешь на свет.

Закрывшись воспоминаниями, Вилия представила себе голубой цвет неба, белые плывущие облака и теплый солнечный свет. Память не желала воскрешать цвета и норовила увести куда-то в сторону, но девочка упорно вспоминала. Голубой цвет… какой он… прохладный… с запахом мяты и криками чаек.

Белый... холодный, как камешек, выуженный из реки… струящийся и чистый.

Желтый… таящий сладостью на языке. Теплый и взлохмаченный, едва вылупившийся птенец.

Однажды картинка, нарисованная девочкой, ожила. Заискрилась небом, поплыла облаками и заблистала светом.

Ви шагнула туда, чтобы пропасть из мира теней навсегда. Не тень и не человек.

Вытерев выступивший солеными каплями пот и отряхнув рубаху, он с трудом повернул шею на звук.

- Работничек… эй! Да ты… Нам твоя помощь больше не требуется.

Шея болела, но в целом он чувствовал себя средне паршиво. По крайне мере, здесь неплохо кормили. Жаль, и отсюда придется уходить.

- Мы там тебе в дорогу кой чего положили, - поймав на лету узелок, он уловил запах сыра и хлеба, - можешь остаться ночевать, но к обеду – чтоб не было. Извиняй, если что… работник ты хороший, но слухи нам не к чему. Деревня у нас маленькая, сам видишь, - крестьянин развел две руки чуть-чуть, что должно было означать двенадцать домов со скотом и еще с десяток полуразвалившихся хижин.

- Прощай, Эмир… не поминай, как говорится, что зря…

В голове у него потемнело… чистый мелодичный звон перетек в скребещащий, подвывающий звук. Он ухватился за голову, успев заметить испуганное лицо крестьянина, прежде чем тот ушел, хлопнув ветхой дверью сеновала. Вой в голове стих так же резко, как и начался. И пришли слова:

«Они хотят принести меня в жертву. Что я сделала всем этим людям, что они так поступают со мной?».

Принести в жертву…

Что-то ему не нравилось во всей этой истории.

Он слушал. Везде, где собирались люди. Ему надо было узнать – устраивают ли где-то зрелищные жертвоприношения в честь своих кровожадных богов. Трактиры, ярмарки, даже дворовые драки – все шло в ход.

Сам Эмир направлялся в большой город - Санжан. Звучало, как музыка, но он не ждал ничего хорошего. Этот мир, слишком юный и варварски грубый, был ему не по нраву. Впрочем – как и его обитатели. Да еще по дороге в одной из глухих деревень к нему прибилось двое детей...

… они сидели на обозе, спеленатые пеньковой веревкой, больно врезавшейся в кожу, а взрослые длиннобородые дядьки готовили самодельную виселицу. Мальчишка жалобно плакал, большие капли текли по чумазому лицу, падая на порванную рубаху серыми потеками. Девочка не могла даже пошевелиться, но даже отсюда Эмир разглядел, как недобро блестели ее глаза. Разве могли двое детей противостоять целой толпе и, вздохнув, он шагнул вперед.

- За что вешаете малолеток?

Крестьяне не совсем поняли вопрос, но уловили суть.

- Так, то воришки… мальчишка пойман на месте преступления, а вторая – сестра его, грозилась сжечь всю нашу деревню. Тьфу, - чернобородый скривился и сплюнул, - дьявольское отродье. Подвесим, и мир станет чище.

- Погоди… - он вздохнул про себя, мысленно подсчитывая куцые сбережения, - а если я заплачу за них?

- Да на кой тебе эти дьяволята… хоть дело твое. Две монеты чеканки Светлого Повелителя с тебя.

Две монеты, когда у него всего четыре… Кровью и потом выигранных в жесткой кулачной драке - непозволительная трата. Эмир вспомнил тот чертовски грязный городишка, где останавливался с неделю назад. Невольно дотронулся ноющего до сих пор ребра.

- Лови… - два сиреневых кружочка блеснули на солнце и упали в дорожную пыль, прямо у ног чернобородого.

Детей нехотя освободили. Уже уходя с незнакомцем, девочка обернулась, увидев то, что не заметил спаситель – как недобро смотрели им вслед крестьяне.

… и на кой мне эти дети. Ну, подвесили бы – так сами и виноваты. Эмир украдкой разглядывал новообретенных попутчиков. Мальчишка молчал всю дорогу, пока Эмир не предположил, что он немой. Девчонка отвечала односложно и неохотно, искоса посматривая синими глазищами. В них одних, казалось, сконцентрировались все краски, поскольку в остальном облик ее был бесцветным. Сероватые волосы до плеч и прозрачная кожа. Фигурка худосочная и вся какая-то удлиненная, как у куклы.

- Как зовут то?

- Тонкой меня кличут, - насупилась девочка.

- А брата твоего?

- Да нету у него имени. Глухонемой он, все едино не откликается.

- А как ты с ним общаешься? – Эмир успел отметить, что мальчик находился в постоянной близости от сестры. Но стоило ей вскинуть на него сапфировые глаза, как кидался выполнять ее поручения.