Ночь в лесу – однозначная гибель.

Она повернула голову и всмотрелась в лицо такого же обреченного.

- Пошли. Может, прорвемся, а?

Лес не отпускал их из своих объятий, сдавливая офитовые ладони все сильней. Цепляясь крючьями веток. Заманивая в жадную топь.

А внутри нее рвались последние тонкие ниточки, сдерживающие бьющее наружу безумие.

Она оказалась бессильна. Упала, цепляясь за топкую, теплую землю. Тело отказалось слушаться и подниматься. Подошел Эмир, такой же истерзанный, замученный лесом.

- Играет с нами. Водит по кругу, не выпускает. Ночь скоро…

- И что… - с трудом выдохнул Эмир, - Что ночью то?

- Конец нам.

Они снова идут по лесу. Ноги слушаются с трудом, каждый шаг - преодоление. Каждая ветка – норовит выколоть глаз или расцарапать лицо. Каждая кочка неожиданно появляется из земли.

- Лес живой? – шепотом спросил Эмир.

- Да… - так же тихо ответила Ви.

- А чего злой такой?

- Когда то давно рос здесь обычный лес. Жил в нем колдун, - она с трудом перевела дух и совсем тихо продолжила, - не то чтоб чернокнижник, но и черной магии не гнушался. И тут в замке пропала княжна. Последний раз жители деревни видели ее на опушке леса. Жених ее перевешал уйму народа, пока один придворный на дыбе не сознался – мол, заплатил колдуну за смерть княжны. Убили чернокнижника стражники, хижину разломали, а лес подожгли.

- И что? Дальше-то что было?

Минуту девчонка молчала, смотря перед собой.

- Лес вырос за одну ночь на месте сгоревшего. Новый, страшный. Ни зверья в нем, ни птиц. Поначалу в него еще пробовали ходить, но мало кто возвратился обратно. А кто провел в лесу ночь – навсегда сгинул.

Эмир резко остановился.

- Что ж ты раньше молчала. Да лучше двадцать таких отрядов.

Тонкая тоже остановилась.

- А ты знаешь, каково это – убивать людей? Знаешь? - вдохнула холодный воздух и закашлялась девчонка.

- Знаю, - в тон ей ответил он, - и мне хочется этого не больше твоего.

Это наш последний вечер – он прочел это в ее глазах. В неглубоком овражке, где старые крючковатые деревья закрывали небо, подобно крыше, они сидели, прижавшись друг к другу.

Тонкая снова накрылась Эмировой коротайкой. Ее лицо было на удивление спокойным.

- Кто ты? – тихо спросил Эмир, наклонившись к девчонке совсем близко. Так что стали виды серые пятнышки в ее зрачках.

- Не ведаю, - совершенно искренне ответила она, - В детстве я рисовала на стекле бабочек, а они оживали и улетали.

- Как у тебя получалось?

- Да это просто – я давала им имена. И вся магия.

- И давно ты обладаешь способность оживлять бабочек и убивать людей по собственному желанию?

- Магией? Да почти с рождения и это постоянно растет во мне, - она склонилась так близко, что ее дыхание ложилось ему на щеку, - но я пыталась бороться, подавить и даже раздавить магические ростки.

- Зачем? Я хочу сказать – обычно все лелеют в себе даже крохи волшебной силы.

- Но не я, - голос Тонкой зазвенел жесткими нотками.

- Но не ты, - согласился Эмир и неожиданно для самого себя – коснулся губами ее губ. Легкий, едва ощутимый поцелуй, призванный скорее успокоить и приободрить.

Зраки ее расширились, а затем тяжелые ресницы дрогнули и глаза закрылись. Девчонка с волосами, как мертвая трава, и губами, как осенняя ягода.

Чужая собственному племени.

Выбранная жертвой на праздник нового солнца.

До сегодняшнего дня у нее не было друзей - она боялась их уничтожить.

Высоко над их головами - сгибали макушки высокие деревья. Лес рвался с насиженного места, одичалый, обезумевший. Скрипели стволы, корни неохотно вылезали из-под земли, ветки болтались, как трупы повешенных, высекая тихий, но леденящий свист из воздуха.

Вилия положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Впервые ей было так свободно и хорошо. Она не боялась смерти, она боялась проснуться.

Кажется, она дремала.

И ей снился сон.

Когда то давно здесь жил колдун. Не то чтоб чернокнижник, но при желании мог навести порчу или обречь деревню на неурожай, приворожить или наслать хворь. Но не звон монет решал: свершиться черному делу или нет. У колдуна были волшебные часы. Вместо песка внутри них пересыпался прах. Он и сам не знал чей, впервые взяв их в руку и навсегда повязав свою жизнь с магией.

Колдун сидел у очага, когда кто-то тихо поскребся в приоткрытую дверь хижины.

- По делу или так, любопытствуешь? – колдун сидел у печи, лаская пальцами стеклянную поверхность часов.

- По делу, магическое превосходительство. А как же! Стал бы я беспокоить понапрасну.

- Так входи.

Дверь открылась и на пороге появился дерганый человечишка в ливрее слуги.

- Что за дело? Знаешь о моей славе, - колдун не повернулся, но его глаза с прищуром смотрели в самую глубь сероватого праха. – Иль дурное что задумал?

- А это с какой стороны изволите смотреть.

- А зло, оно и есть – зло. Как ты на него ни смотри, - колдун бережно погладил часы.

- Э… не говорите, - человечишка злобно прищурился и стал похож на подземного нюхача – отвратительного на вид зверька с длинным, беспрестанно шевелящимся носом, - А вот ежели кто смерть и несчастье кругом сеет, а без него и свет чище будет.

- Что позволяешь себе? – колдун впервые за время разговора повернулся к вошедшему, - Я, что ж по твоему, тоже зло вокруг сею?

- Никак нет, - запнулся слуга и быстро затараторил, - наш старый садовник. Как его звали то... Друвезень – тот безжалостно выпалывает сорняки, а вы – выпалываете зло.

Рука колдуна снова потянулась к часам.

- А на что тебе она?

Человечишка вздрогнул и яро покраснел. До самых кончиков квадратных ушей.

- Зло она в себе несет! Самое страшное зло – то, что прикинулось нежным цветком, но поит отравленным ароматом.