— У меня две старшие сестры. Намного старше. Я то, что называется, «запоздалая мысль». Или ошибка, что более вероятно. Когда я был маленький, мои друзья думали, что мама — это моя бабушка, а папа — дедушка.

— Мои родители в нормальном «родительском» возрасте, — сказала я, — но я их не часто вижу. Во всяком случае, мне от них уж точно нет никакой пользы.

— Невесело, — согласился Дональд. — Мои нормальные. Мама только для важности кричит иногда, не со зла. А папа может быть очень даже ничего, когда она ему позволяет. Знаешь, джаз любит по-настоящему. Но не может сыграть ни ноты — и никак не свыкнется с мыслью, что я могу! Так что папа всегда немного баловал своего любимчика Донни. Он уже смирился, что сына не будет и некому носить с ним килт, и тут родился я…

— Но ты же не носишь килт?

— Если тебя окрестили Дональдом Ангусом Брюсом Огилви, тебе придется носить килт, не сомневайся! Я как раз вчера весь день ходил в килте, да будет тебе известно.

— Покажи как-нибудь… А твои сестры? Сколько им лет?

— Они совсем древние. Двадцать три и двадцать пять. Я действительно поздний ребенок. Хотя, конечно, хорошо иметь старших сестер, потому что они всегда так возятся со своим младшим братиком. Я здорово скучал по ним, когда они уехали из дома и я остался в компании мамы и папы. В этом плане школа-интернат — хорошо. Хотя я больше туда не пойду. Со следующего семестра буду учиться в колледже.

— А я вот не смогу назвать своих родителей «компанией». Они страшно хотят, чтобы мы достигли чего-то грандиозного, но совершенно без их помощи. Иногда мне кажется, что им достаточно моей фотографии и табеля с лучшими оценками за экзамены. Им не интересна собственная плоть и кровь и, разумеется, еще меньше интересны сердце и душа.

— Уверен, что это не так, — сказал Дональд и немного подвинулся, чтобы видеть мое лицо.

Я очень удивилась. То, что мои родители совсем никудышные, — это факт. Кто такой этот парень, чтобы разбираться в моей семье лучше меня?

— Значит, я вру?

— Вовсе нет. Но знаешь, в интернате по ночам мы часто говорили о своих семьях. Особенно с младшими ребятами, когда они скучали по дому. Многие дети считают, что родители их не любят. Но потом они приезжают в родительский день, и ты понимаешь, что они точно такие же, как и другие родители, — мечтают поскорее увидеть своих дорогих детишек. Просто некоторые взрослые не очень хорошо умеют обращаться с детьми. Они любят их, и все такое, но не знают, как себя вести с ними. Никто их этому не учил, и само это не приходит.

Я немного подумала.

— Ну, папа пытается. Он слабовольный, но пытается. А вот с мамой у нас вечные конфликты. Она никогда не ставит меня на первое место. Работа — да, Джей — да, но я — ни в жизни, — я начинала горячиться.

— А какая у нее была семья?

— Бабушка умерла, когда маме было лет двенадцать…

— А ты не думаешь, что в этом-то и дело…

— Дональд, это было бы слишком просто! К чему все эти психологические потуги? Разве я не могу просто ненавидеть свою мать, как любой другой подросток?

— Это не в твоем характере. Ты слишком хо…

Но он не договорил. Встал, отошел от меня и немного попрыгал.

— Нога затекла, — попытался объяснить он. А прозвучало это вроде как нечего тут обниматься.

Мне стало не по себе. Дональд затронул больной вопрос. Я предпочитала не обсуждать эту тему. О чем тут говорить? Сейчас хотела признаться ему, что он мне по-настоящему нравится, хотела поговорить о жизни, о мире, о будущем, о нашем будущем, но мы говорили о моей матери. Обидно даже! Всегда ты все испортишь, мама!

— Ханна!

Донни уселся на холодильник, так что ноги болтались где-то около моего носа.

— Да? — я подвинулась, чтобы видеть его.

— Ты когда-нибудь писала музыку?

— Только то, что нужно было по программе в школе. А что?

— У меня возникла идея песни. В стихах я не очень силен, но мелодия вроде ничего. Можно как-нибудь сыграть ее тебе?

— Конечно. Если мы когда-нибудь выберемся отсюда!

Он посмотрел на часы.

— Скоро шесть. Я бы съел что-нибудь. И в туалет хочется.

— Спасибо за информацию. — Я тоже хотела в туалет, но говорить об этом вслух стеснялась. — А еды здесь полно.

— Только есть нечего. Погоди-ка, тут должно быть мороженое!

Он соскочил с холодильника и начал открывать крышки морозильников.

— Нашел! Ух ты! У них тут и «Магнумы», и «Максибоны», и что угодно. Тебе какое?

Я поднялась — ноги затекли и плохо слушались — и подошла посмотреть. Свет из недр морозильника освещал напряженное лицо Дональда. Он радовался находке, как маленький мальчик.

— Наверняка ты хочешь белый «Магнум», — сказал он и протянул мне мороженое.

— Да. Как ты догадался?

— Я тебя расколол, детка! — сказал он, закрыл крышку и содрал упаковку со своего эскимо с глазурью. — Так, куда денем улики? — Он скомкал бумажку. — Наверное, в карманы. Ты просто кажешься такой… Моя сестра Фиона любит такое мороженое, вот и я…

Мы стояли, прислонившись к холодильнику. Дон улыбался (вернее, в темноте я видела только блестящие зубы), и мы много говорили, но не более того. Ханна! Я мысленно шлепнула себя по щекам. Да, я влюблена в Дональда. Но первые несколько дней я либо избегала его, либо хамила ему. Вряд ли я ему нравлюсь. Насколько я знаю, еще ни один мальчик не был в меня влюблен. Дон, бедняга, сейчас в полном замешательстве. Вот радость-то — заперли в холодной кладовке с Дак! Представляю, что он будет рассказывать остальным. Насколько круче быть запертым в холодной кладовке с Аделой…

Я аж подпрыгнула, когда он сказал:

— Наверное, мастер-класс Аделы уже закончился.

— Извини, — сказала я, — Кевин заставил тебя пропустить его из-за меня.

— Кевин и сам не хотел, чтобы я там был. Ты здесь ни при чем.

— Я думала, Кевину нравится Джесса, — сказала я и тут же пожалела.

— Ну да, нравится, — тупо отозвался он, — но Адела его совершенно охмурила.

— Его и всех остальных, — сказала я, и Дональд не потрудился возразить.

Он продолжал, будто я его и не перебивала.

— Если мастер-класс уже закончился, то они скоро заметят, что нас нет. Кевин собирался идти купаться, если погода прояснится. А почему ты не приходишь?

— Приду как-нибудь, — туманно пообещала я.

Какая глупая! Я была уверена, что Дональд знает, почему я не плавала. А ведь он не заметил меня в «36,6» и уж точно не обратил внимания на содержание моей корзинки. Из-за чего мне беспокоиться? Может, надо пересмотреть все события в ином свете…

— Думаю, нам надо пойти и снова сесть около двери, — сказал Дон. — Слушай, Ханна, извини меня, пожалуйста. Это я виноват, что нас тут заперли.

Я хотела сказать, что совершенно не возражаю. Что о большем я и не мечтала. Но получилось у меня нечто совсем иное.

— Да уж точно, вина тут не моя.

Мы снова присели на корточки около двери и несколько минут молчали. Мой мозг пылал вопросами типа: «О чем он сейчас думает?», и я едва сдерживалась, чтобы не прижаться к нему.

Ему тоже было не по себе. Внезапно он встал — я потеряла равновесие и плюхнулась на пол. Дон протянул руку. На секунду мне показалось, что Донни хочет обнять меня, но я вовремя сообразила: он просто предлагает помощь. Эх!

— Извини, — сказал он, — не хотел тебя опрокинуть… Тихо! Слушай!..

Мы услышали приближающиеся звуки, скрип гравия под ногами, болтовню и смех.

— Вроде Джемма смеется…

Интересно, что они подумают, когда нас обнаружат? Кевин и Сэм знают, в чем дело, но Адела, Джесса и все остальные девчонки? А что себе напридумывает этот пошляк Макс? Двое провели вместе больше часа — и какой вывод можно сделать? А если нас поймает кто-нибудь из штата, как мы объясним мешок с трусами?

— Как мы привлечем их внимание? — Дональд, похоже, занервничал. — Может, покричать?

— Давай постучим по двери, — сказала я. Мы дружно загрохотали. Бесполезно. Никто нас не услышал.