– Ты возьмешь его с собой в Святую землю? – поинтересовалась она.

– Он поедет со мной в багаже.

Ричарду пришлось убрать меч в ножны, потому что слуга привел к нему гонца.

– Сир, госпожа. – Гонец опустился на колени и протянул письмо. – Продолжаются погромы евреев, а в Йорке дошло до смертоубийства. Все долговые расписки, которые нашлись у убитых евреев, были собраны в кучу посреди города и сожжены.

При первых словах донесения Ричард застыл и так и стоял, молча и не шевелясь, словно каменная статуя. Гонец скорчился у его ног, спрятал голову в плечи и постарался стать невидимым. Алиенора забрала письмо из его дрожащей руки и щелкнула пальцами, отпуская.

Ричард с шумом втянул носом воздух.

– Да как они посмели?! – прохрипел он. – Клянусь Христом, погибшим на кресте, я покажу им, что такое королевский гнев. Я же оставил строгий приказ, чтобы моих евреев не трогали. Если все их долговые расписки уничтожены, как я получу причитающийся с них налог? Те, кто это устроил, будут повешены. – Внезапно он пришел в движение, заметался по комнате, пнул табурет, крикнул, чтобы к нему привели Лонгчампа и Джона Фицджона, коннетабля Йорка. – Или они думают, если я не в Англии, то у меня руки коротки их достать? Как же они просчитались!

– Что ты собираешься делать?

– Отошлю Лонгчампа обратно. Он решит денежную сторону вопроса и загасит огонь беспорядков.

Алиенора молча кивнула. Лонгчамп не силен в дипломатии, но у него достаточно смекалки, чтобы разобраться с финансами и трудностями, связанными с уничтожением долговых расписок. На данный момент придется довольствоваться этим.

– Я не могу сейчас отвлекаться на всякие неприятности в Англии! – нетерпеливо воскликнул Ричард. – Иерусалим не ждет. Пусть домашними проблемами занимаются те, кого я назначил для этого. И воля моя должна быть исполнена, чтобы я мог исполнить волю Господа. – Он посмотрел на мать горящим взглядом, но она знала: в глубине души Ричарду нужно услышать ее одобрение.

– Я понимаю, – сказала она. – Делай то, что должен.

У Ричарда на щеке чуть выше медно-рыжей бороды дрогнул мускул.

– Я стремлюсь оставить свои владения в состоянии мира и порядка, но стоит мне отвернуться, как тут же новая змея поднимает голову. Как жаль, что я не могу собрать все в мешок и спрятать до своего возвращения там, где гадюка его не достанет.

– Даже свою мать? – спросила Алиенора, и ее губы едва заметно изогнулись.

Он ответил ей с жесткой улыбкой:

– Нет. Мне нужен человек, который будет стеречь мешок и время от времени давать ему хороший пинок. – Потом Ричард огляделся, раздраженно крякнул – слуга, посланный за Лонгчампом, все еще не вернулся, – поцеловал мать и сам отправился на поиски канцлера.

Алиенора подошла туда, где висел на специально сделанной подставке хауберк Ричарда. Это было первое, что видел каждый входящий в комнату: блестящую кольчугу из темного металла, отделанную по низу латунными колечками. У основания подставки лежал кожаный мешок, в котором перевозили хауберк, и этот мешок напомнил Алиеноре о том, что только что сказал Ричард. Ассоциация была столь сильна, что королева не удержалась и легонько пнула мешок кончиком вышитой туфли.

Внутренний двор крепости Шинон заполнили любопытствующие, провожающие, церковнослужители и высшие чины правительства. Багажные повозки доверху нагрузили бочками, сундуками и тюками. Невысокие вьючные лошадки жевали удила. Солдаты дожидались команды выступать. В июньском солнце весь двор блестел, как набитый рыбой невод, потому что все надели доспехи для первого перехода из Анжу в Везле в их длинном путешествии к Иерусалиму. Выехав за крепостные стены, воины снимут латы и сложат оружие в повозки, но сейчас они красовались в полном снаряжении.

Поглядывая из окна на великое сборище, Алиенора снова и снова приглаживала складки на платье из золотой парчи, окаймленной шелком цвета тирского пурпура. Сегодня поверх головной накидки из белого льна она надела корону и вообще строго соблюдала этикет, ведь она не только королева-мать, но и королева-регентша. Скоро выйдет из покоев, окажется в зале, полном людей, и там окончательно проникнется этой ролью, но пока, в последние минуты уединения, все ее чувства отданы стоящему рядом с ней мужчине – ее прекрасному сыну. Гордость и волнение переполняли ее.

Кольчуга Ричарда – тридцать тысяч соединенных между собой колец – переливалась, как темная вода. Поверх наброшен сюрко из алого шелка, расшитый золотыми львами – эмблемой династии. Мантия из темно-зеленой шерсти удерживалась с помощью броши, заколотой высоко на правом плече, и на ее фоне ярко горели его рыжие волосы. Алиенора отчетливо видела в сыне Генриха, но видела в нем и себя. Он как зеркало, в котором отражаются все их предки.

Вот Ричард обернулся к ней, и по его взгляду Алиенора поняла, что он уже в дороге.

– Пора, мама. Мы снова увидимся в Мессине перед Великим постом и вместе отпразднуем мое бракосочетание, коли будет на то воля Божья.

– Коли будет на то воля Божья, – повторила Алиенора. – И коли выдержит мое старое тело.

Ричард не сомневался в том, что его матери под силу доехать до Памплоны, забрать оттуда Беренгарию и потом пересечь Альпы для встречи с ним в его зимнем лагере на Сицилии. Алиенора воспринимала это как комплимент.

– Ты непобедима. Знаю, у тебя все получится.

– Просто я делаю то, что должна, и никогда не поддаюсь страху. Да, увидимся в Мессине.

Он опустился на одно колено и склонил голову. Алиенора положила ладони на его пылающие золотом волосы и на мгновение сжала их пальцами.

– Да хранит тебя Бог! Благословляю тебя. Ты свет моей жизни, и знаешь это. – Она нагнулась и поцеловала его в губы, а затем отпустила и шагнула назад. Это самое трудное, что доводилось ей делать. Королева отдавала другим то, что было в ее жизни самым ценным.

Гибким движением Ричард вскочил на ноги, улыбнулся ей и пошел к двери.

Пока Алиенора спускалась из своих комнат по лестнице, ее лицо выражало суровую решимость. Но как только она оказалась под лучами жаркого солнца и на нее хлынула волна приветственных криков, сразу вскинула голову и с улыбкой на устах шагнула навстречу подданным.

В конце дня солнечный свет стал золотым. Косыми лентами он падал сквозь высокие стрельчатые окна церкви в аббатстве Фонтевро и мерцал на расшитом пурпурном шелке, покрывающем мраморную плиту на гробнице Генриха. Алиенора прикоснулась к прохладной ткани. Трудно поверить, что под этим куском мрамора лежит его гниющий труп. Трудно поверить, что вся его энергия и напор превратились в ничто.

Прошел почти год после его смерти, а она все еще не привыкла к тому, что его нет. Алиенора все еще ждала, что вот-вот он ворвется в ее комнату: глаза горят целеустремленностью, за спиной развевается мантия, руки исцарапаны после очередной охотничьей вылазки. Это ожидание держало ее в постоянном напряжении из-за страха, что если муж явится ей, то обязательно молодым мужчиной с заразительным смехом и не растраченным еще будущим. И такого горя она уж точно не вынесет.

– Ах, Генрих, – пробормотала Алиенора негромко, – как прекрасно все могло бы быть. Даже на том свете ты не отпускаешь меня. – Она погладила шелк, и от движения ткань сверкнула на солнце. – Я думала, ты сведешь меня в могилу, но смерть поймала тебя раньше, а я до сих пор в этом мире, и мне надо столько всего сделать после долгих лет, которые ты потратил впустую. – Алиенора встала с колен и поморщилась от боли в затекших ногах. Да, она действительно пока в этом мире. – Я еще навещу тебя. Теперь не ты, а я прихожу и ухожу, когда мне вздумается.

Она вышла из церкви не оглядываясь, вызывающе быстрой походкой. И все-таки глаза пощипывало, а когда Алиенора сделала вдох, он сорвался неожиданным одиноким всхлипом.

Памплона, Наварра,

сентябрь 1190 года