Когда Уильям ушел – весьма бодрой походкой, хотя и прихрамывая, – Алиенора взялась за привезенные им письма. Рутинные вопросы управления, указания, требования, прошения. Так много надо сделать, а у нее так мало часов в сутках. Эта мысль напомнила ей о Генрихе – о том, как тот постоянно бежал наперегонки со временем, спешил, пока оно не истекло. И внезапно горечь, которая копилась в ней с момента, когда пришла весть о смерти супруга, прорвалась наружу. Глубокая боль разлилась из живота по всему телу, стеснила грудь, перехватила дыхание, защипала в глазах. Сколько же надежд не сбылось. Сколько прекрасных моментов между ними было! Только все они – как цветущая поляна посреди бескрайней пустыни тех гнусностей, что творил по отношению к ней Генрих и которые она совершала в ответ.

Боль усиливалась, а потом стала невыносимой. Алиенора застонала. Очень долго ей приходилось быть сильной и непокорной, чтобы противостоять гнету мужа, и вот теперь необходимо измениться. Нужно отпустить все обиды и гнев, все сожаления и упреки. Она почти на ощупь дошла до кровати, затянула полог и отдалась ужасной боли.

– Генрих, ну какой же ты был дурак! – взвыла она. – Несмотря на весь твой ум, ты вел себя глупо, глупо! Мы могли бы быть счастливы, если бы ты только согласился.

Ее подхватил поток противоречивых чувств. Самой сильной и бурной струей в нем была любовь – та любовь, что когда-то испытывала она к стремительному, решительному рыжеволосому юноше, дерзновенно и упорно верившему в то, что он сможет завоевать весь мир. Алиенора тоже верила в него и восхищалась его целеустремленностью, пока не осознала, что она сама для Генриха – лишь очередная ступень на пути к вершине, преодоленная и оставленная позади. Ее былая любовь к мужу не стала от этого менее реальной, а ненависть смыло жгучими слезами. Что осталось? Пустота и жалость к Генриху – и к тому, что могло бы быть.

– Да помилует Господь твою душу, – прошептала Алиенора. – Покойся в мире, и мне тоже дай покоя.

Натянув на себя покрывало, она закрыла глаза и крепко заснула – впервые с тех пор, как узнала о кончине Генриха.

Разбудило ее перешептывание женщин за пологом. Раздвинув занавес, она приказала им принести умывальные принадлежности, еду и чистую одежду. Алиенора догадывалась, что неважно выглядит после бури, полночи терзавшей ее душу: лицо опухло от слез, волосы спутались, сорочка смята. Зато остро ощущала в себе перемену: наконец-то она приняла, что происходящее реально. Она – Алиенора, королева Англии, и ей предстоит много работы.

Аббатство Эймсбери,

август 1189 года

Алиенора поглаживала мускулистое плечо кобылы, любуясь блеском золотисто-рыжего крупа, контрастирующего со светло-желтыми гривой и хвостом. Стоящий рядом голенастый жеребенок с белой звездочкой бесстрашно обнюхивал платье королевы.

– Красавица, – сказала она Жоан, аббатисе Эймсбери.

– Благодарю, госпожа. У нас здесь отличные пастбища, и король Генрих несколько лет оказывал нам честь, держа у нас своих лошадей.

Аббатиса произнесла все это ровным тоном, но королева знала, что имеется в виду. Красивая кобыла и ее жеребенок были всего лишь двумя из дюжины лошадей, которых Генрих держал в конюшне Эймсбери за счет аббатства. Там было еще пять смирных верховых лошадей, три упряжных и два горячих скакуна.

Если бы Алиенора поддалась давлению Генриха и приняла постриг, то сейчас могла бы быть на месте аббатисы. Скорее всего, Жоан Д’Осмон знала об этом, однако стояла спокойно, сложив руки под грудью, с видом почтительным, но без угодливости.

– Знаю, вы понесли большие расходы. Покойный король доверил коней многим Божьим домам. У меня есть мысль избавить вас от этой кобылы с ее жеребенком и передать их своей внучке и наследному графу Перша в качестве свадебного подарка. А прочих я намерена оставить вам, чтобы вы поступили с ними, как пожелаете: используйте в аббатстве или продайте. То же самое будет предложено всем другим монастырям и аббатствам в государстве, где в настоящее время находятся лошади покойного короля.

– Госпожа, это поистине щедро, – ответила довольная аббатиса.

– Может быть, но еще это справедливо. Содержать этих животных дорого, и новый король понимает это.

К тому же Ричард, как только его коронуют, будет собирать средства на следующий Крестовый поход. И тогда то, что дано одной рукой, уравновесится тем, что заберет другая.

До отъезда Ричарда в Святую землю в Англии нужно установить мир и порядок, для чего требуется мудрое правительство. И составить такое правительство предстоит ей, королеве. Она разослала гонцов во все концы страны, чтобы они приняли у всех желающих клятву верности Ричарду. Она проследила за тем, чтобы меры веса и длины во владениях сына были едиными. Куда бы она ни ездила, повсюду демонстрировала величие и являлась подданным только в пышном царском наряде, с усыпанной драгоценностями короной на голове и Сноуит на запястье. Вскоре должен прибыть Ричард, но пока именно Алиенора, вдовствующая королева и королева-мать, держит бразды правления в своих руках. И она всегда была достойна выполнять эту задачу, хотя часто ей в этом отказывали. Объезд владений в новом качестве доставлял Алиеноре глубокое удовлетворение. Оно залечивало раны, нанесенные многолетним заточением. Королева чувствовала себя молодой и сильной.

– Госпожа, в моей обители вас ожидает еда и питье. – Аббатиса жестом пригласила королеву пройти к жилым строениям.

– Это было бы весьма кстати. До полуночи мне нужно быть в Винчестере, но еще есть немного времени.

Женщины вышли из конюшен, и Алиенора позволила аббатисе проводить ее к столу. В начале визита в Эймсбери королева преклонила колени в церкви, чтобы помолиться за упокой души Генриха. И не только его. Вскоре после новости о кончине короля, всего два дня спустя, из Брауншвейга прискакал гонец с трагической вестью о том, что ее дочь Матильда умерла от лихорадки и застоя в легких. Алиенора приняла известие с безмолвным неверием, которое затем переросло в столь же безмолвное смирение. Единственным ее утешением была память о дочери, бережно хранимая в сердце, и ежедневные молитвы за упокой души Матильды. И еще удвоенная нежность и забота о детях, оставленных покойной дочерью ей на попечение, – Рихензе, Вильгельме, Лотаре и Отто.

Рихенза, хотя и потрясенная утратой, в борьбе с горем сумела подняться на новую ступень зрелости. Она доказала, что является истинной дочерью своей матери и достойна ее. Рихенза видела свою задачу в том, чтобы утешить братьев, и в ее выполнении обрела и собственное утешение. Королева очень гордилась внучкой.

– Покойный король настаивал на том, чтобы я удалилась в эту обитель, – заметила Алиенора, входя в гостевые покои аббатисы, – но я не была готова к созерцательной жизни.

– Но возможно, госпожа, когда-нибудь вы сделаете это, – уточнила аббатиса Жоан с улыбкой.

– Когда-нибудь. – Мановением руки Алиенора отодвинула вопрос в туманное будущее. – Не сейчас. Мне надо слишком много сделать в мирской жизни. Хотя, – любезно добавила она, – я знаю, что всякая аббатиса ордена Фонтевро занимает высокое положение.

Появились слуги, расставляя блюда с лососем в зеленом травяном соусе, а также хлеб и прозрачное вино из Осера. Алиенора ужинала с удовольствием; приправленная солью свободы еда стала гораздо вкуснее. И вообще, королева спешила насытиться жизнью после долгих лет прозябания. Каждое утро у нее имелась причина, чтобы встать как можно раньше. Она жадно впитывала свет и воздух, коих была лишена в заточении. Тем не менее от реальности Алиенора не отрывалась, ведь в ее жизни есть смысл – ее дети, в частности Ричард. С ним она увидится уже очень скоро.

Лишение свободы противно природе человеческой, и потому быть освобожденным есть наивысшее наслаждение для духа.