По позднейшему признанию Ольги Фицнер, «во время следствия я подписывала, не читая, все документы, которые давали подписывать, в том числе и протоколы допросов… Кроме того, следователь, ведший дело, заставлял подписывать протоколы допросов, у которых выше моей подписи оставалось по половине листа чистого места, где можно было дописать все, что угодно». Такое же давление следствия позднее подтвердила и обвиняемая Софья Эйсмонт[72], показав, что во время ночных допросов, «сознавая свою полную беспомощность и беззащитность, вынуждена была подписывать протоколы, содержание которых о наличии антисоветской организации и моей принадлежности к ней не соответствует действительности».

Очевидно, более жесткое давление испытал обвиняемый Рувим Пропишин[73] из Краснодара, он под руководством сестер-монахинь, находившихся там в ссылке, в начале 1930-х тайно был принят в католичество епископом Пием Неве. Следствие добилось от него признания в подготовке террористического акта, к которому его якобы готовила ссыльная монахиня Мария Комаровская[74]: «Она культивировала во мне чувство жертвенности и готовности к смерти во имя большого дела. Все это выработало из меня фанатически настроенного исполнителя любого акта, к исполнению которого они хотели бы меня предназначить», — причем организатором этого террористического акта следствие, очевидно, хотело сделать епископа Пия Неве и, конечно, по указанию Ватикана.

Самые нужные показания для следствия были получены от бывшей монахини Абрикосовской общины, Веры Хмелевой[75], нарушившей в ссылке монашеские обеты и родившей без мужа ребенка. Очевидно, на ее страхе за малышку сыграло следствие, обещая ей минимальный приговор, так что на допросе 16 ноября она подробно показала «о контрреволюционной деятельности организации», перечислила всех ее участников в разных городах, подтвердила постоянную материальную помощь епископа Неве сестрам-монахиням Абрикосовской общины. Но, главное, она дала показания о «контрреволюционных настроениях» епископа Пия Неве и практической деятельности его в их организации: именно Неве убеждал их всех «крепко стоять на той платформе, на которой они стоят».

Мало этого, Вера Хмелева подписала более серьезные показания: что «у нас существует живая, действительная связь с Римом, и эта связь налажена через епископа Неве и Абрикосову А. И., а практически она осуществляется при посредстве дипкурьера французского или итальянского посольства»; что фактически Неве являлся «идеологическим и идейным вдохновителем нашей контрреволюционной деятельности». Именно Неве рассказал ей, что «во французском посольстве находят много подброшенных неизвестно кем анонимных записок, в которых просят „Европу помочь избавить Россию от большевиков“». Она подтвердила, что, «получая из Ватикана антисоветские печатные произведения, епископ Пий Неве распространял их среди прихожан, причем чтение их происходило индивидуально, с передачей после прочтения следующему лицу».

Но именно в этих многостраничных показаниях Веры Хмелевой есть точные свидетельства о подлинных размышлениях и переживаниях епископа Пия Неве, приведенные ею на допросах. Она упоминала, что епископ однажды сказал ей: «Россия — несчастная страна. Но на ее примере Бог хочет дать урок всему миру, что значит забыть религию. Народ страдает и мучается, но он не виноват, виноваты правители». Она же подтвердила также, что епископ Пий Неве при встречах в храме «всегда советовал мне терпеть, и все трудности отдавать за свои прошлые грехи и за спасение России. Он обычно всегда призывал молиться за Россию, говоря, что я должна любить свою Родину». И они тогда вместе молились.

От освобожденной после тяжелой операции из Бутырской тюремной больницы Анны Ивановны Абрикосовой следствие требовало после предъявления ей протоколов допросов свидетелей лишь одного — подтверждения всех обвинений против нее. Она не отрицала, что летом 1932 года встретилась в Москве с освобожденными сестрами своей общины и убедилась в том, что «они остались при своем старом мировоззрении»; что приезжала из Костромы для консультации с врачами и пять раз встречалась с сестрами и молодежью; что руководила этой молодежной группой[76]. Но следствию этого было мало, от нее добивались показаний против епископа Пия Неве и Ватикана. Тогда она «вспомнила» о выдуманной Николаем Бердяевым[77] после Февральской революции «Партии русской интеллигенции»: «На одном из собраний у Бердяева было решено создать „Партию русской интеллигенции“, которая должна была бы возглавить русский народ в борьбе с большевизмом». «Я и Абрикосов ставили своей целью подчинить руководство Партии русской интеллигенции влиянию Ватикана, в частности, обращением в католичество и внесением договоренности о соединении церквей под верховным руководством святого отца, Папы Римского».

Все нужные следствию показания обвиняемых были приведены в «Обвинительном заключении»: «ОГПУ ликвидирована контрреволюционная террористическая монархическая организация, ставящая своей задачей свержение в СССР советской власти и установление монархического строя. Организация создана и возглавлялась настоятельницей тайного католического доминиканского ордена Абрикосовой Анной Ивановной. Руководилась и финансировалась Русской комиссией „Конгрегации восточной церкви“, осуществляющей свое руководство при посредстве католического епископа Евгения Неве, французского подданного».

В настоящее время невозможно судить, была ли хоть какая-то часть этих показаний правдой. Однако надо отметить, что следователи, ведущие дела русских католиков, имели четкие инструкции по ведению групповых дел, что доказывают последующие процессы. Например, дело об участниках «Националистической фашистской организации, именовавшей себя „Партией Возрождения России“», по которому в июле 1933 года была осуждена группа профессоров и научных работников, в их числе Павел Флоренский, Павел и Сергей Каптеревы[78]. Так или иначе, но как в первом деле 1923–1924 годов, так и во втором деле Абрикосовской общины и в деле профессуры в 1933–1934 годах в «Обвинительных заключениях» о целях организаций значилось стандартное: «свержение в СССР советской власти и установление монархического строя». «Руководящие указания и средства на работу получали от Папы Римского и Русской комиссии „Конгрегации восточной церкви“».

1 января 1934 года были приговорены первые участники процесса: Камилла Крушельницкая — к 10 годам лагерей, Анна Ивановна Абрикосова — к 8 годам, Ольга Фицнер — к 5 годам. 19 февраля 1934 года были приговорены остальные обвиняемые: сестры, отказавшиеся сотрудничать со следствием, — к 8-10 годам лагерей, сестры, вынужденно подписавшие все обвинения либо активно сотрудничавшие со следствием, — к 3–5 годам лагерей или ссылок. В Бутырской тюрьме скончались: 29 января 1934 года — во время следствия Мария Комаровская, 23 июля 1936 года — Анна Ивановна Абрикосова.

В августе 1933 года были арестованы на Украине последние оставшиеся на свободе католические священники вместе с активными прихожанами. Среди арестованных были Апостольский администратор Житомирской епархии Болеслав Блехман и священник Иосиф Воронин[79]. Отец Болеслав, последний священник в Киеве, викарий приходов, постоянно передавал через польское консульство сведения о преследованиях верующих и страшном голоде на Украине, о чем доносили сексоты; так что, с точки зрения чекистов, он «законно» обвинялся «в информировании польского консульства и представителя Ватикана о политико-экономическом состоянии Украины, в проведении националистической агитации среди польского населения, а также в подготовке верующих к вооруженной борьбе с советской властью». Отец Иосиф, кроме «шпионской работы», обвинялся также «в воспитании польского населения в духе ненависти к советской власти и в подготовке кадров для вооруженной борьбы с советской властью».