Бывая в русских избах при вызовах к больным, я видел, как умирающие люди лежат в кроватях при минусовой температуре, не имея для обогрева ни одного полена. Поэтому я обычно возил с собой пару связок дров из своего запаса, привязывая к машине и складывая их рядом с ней для следующей поездки. Дрова при необходимости распределялись между нуждающимися, подобно тому как это было в вышеописанном случае с приобретением овощей.
Потом начались мелкие неприятности, явно рассчитанные на то, чтобы портить мне жизнь. Например, если я уходил из посольства в необычное для меня время, то, возвращаясь, видел на воротах засов и не мог докричаться, чтобы меня впустили. Невзирая на приличия, я был вынужден перелезать через забор. В моей квартире в главном здании были три внутренние двери, выходившие на задний двор. Внезапно без всякого предупреждения я обнаружил эти двери заколоченными. С разрешения посольства Турции я пользовался зарядным устройством для моего аккумулятора. И однажды его просто забрали.
А тем временем тот парень продолжал обеспечивать себя моими дровами. Я не придавал этому большого значения, пока однажды не обнаружил, что исчезли две связки дров, приготовленные накануне. Но, чтобы не вызывать проблем, я ничего не сказал. На следующий день повторилось то же самое. Провокации повторялись до тех пор, пока это не стало невыносимым для меня. В этом месте только один человек мог совершить все эти участившиеся безобразия. В одно октябрьское утро я встретил этого человека на лестнице здания, в которое уже начал вселяться посол Франции. Рассерженный и раздраженный, я спросил его, кто взял две связки дров, лежащих у моего автомобиля. Он признался. В результате ссоры я пригрозил расправиться с ним, если это будет повторяться. При этих словах я поднес к его носу кулак, но не ударил его; последний раз я дрался в детстве. Этот тип пробормотал что-то о том, что ему приказывали.
Я сожалею, что не сдержал эмоции и гнев. При мысли о том, что он является человеком НКВД, а посол имеет склонности к «советофильству», у меня возникло предчувствие надвигающейся неприятности. Но я не представлял, чем все это обернется. Вскоре я получил по почте повестку в суд, в которой сообщалось, что я должен заранее прийти в юридическое бюро, где мне скажут, какие мне предъявлены обвинения. И я понял, что колеса советского правосудия крутятся в мою сторону, и это плохой знак.
Я пошел в указанную контору и обнаружил, что на меня завели невероятное, фантастическое дело. Оно состояло из четырех листов на пишущей машинке. Один был из суда, в котором описывалось дело, во втором его детали, заключение рентгеновского снимка и показание, подписанное истцом. Медицинский «документ» удостоверял, что после тщательного обследования обнаружено, что нос истца найден опухшим, что может быть только результатом удара! Я попросил разрешение сделать копию этого дела и все думал, чем же оно может закончиться для меня. Обвинение в оскорблении действием было подкреплено рентгеновским снимком. Все дело было сфабриковано, но явная очевидность этого не имела значения.
Формально меня обвиняли в оскорблении действием, к которому добавили угрозу телесного повреждения. Я действительно угрожал, но неправда была в том, что я ударил его. Обвинение было полностью сфабриковано специально для того, чтобы повредить моей репутации. Я обратился к советнику посольства США, чтобы попросить его остановить этот позор. Однако мне ответили, что, поскольку у меня нет дипломатического иммунитета, я должен пройти через судебные испытания. Затем было отмечено, что дело может быть остановлено, если я пообещаю уехать из страны!
Бежать означало бы для меня признать свою вину. Я сказал, что ни при каких обстоятельствах не сделаю этого. «В таком случае, отец Браун, вам придется держать ответ». Я сказал, что готов пройти через все, тогда чиновник спросил меня, что же все-таки случилось. Я рассказал ему все подробности, что ссора произошла после нескольких провокаций и что я действительно угрожал тому типу. Кажется, советник не поверил тому, что я рассказал. Он спросил, возьму ли я адвоката, на что я ответил, что буду сам защищать себя в суде на русском языке, так как не хочу придавать делу большее значение, чем оно заслуживает. Явно поверив в мою виновность, советник пригласил в посольство США советского адвоката, чтобы выяснить, каким будет приговор в случае признания моей вины. Это привело меня в депрессию, так как получалось, что он не поверил моим словам. Я был убежден, что меня никак не могут признать виновным в поступке, которого я не совершал. Вместо пожелания удачи мне посоветовали не подавать апелляцию, если приговор будет незначительным! Единственным полезным советом от посольства США была рекомендация читать защитную речь по бумаге, а не полагаться на память.
Тем временем антиамериканский и антиклерикальный посол ни разу не поговорил со мной и не вызвал меня, чтобы выслушать мою версию дела. У меня тоже не было ни малейшего желания встречаться с ним, так как дошло до того, что, сбросив маску обычной вежливости, он сказал мне в лицо, что меня не следовало вообще посылать в Россию. Сразу же после моего разговора с советником посольства США я отправился домой и написал открытое письмо на английском и французском языках. Я лично доставил эти письма в посольства США и Франции, отправив копии своим многочисленным друзьям из дипломатического корпуса и иностранным журналистам.
В письме я заявлял, что обвинения в оскорблении действием полностью сфабрикованы и я готов предстать перед советским судом. Я добавил, что готов встретиться с любыми свидетелями, если они не были подвергнуты моральному и физическому запугиванию. Я был очень хорошо знаком с методами НКВД, поэтому посчитал необходимым вставить этот пункт. Когда я доставил свое письмо в посольство Франции, реакция была не слишком дружественной. Мне было сказано, что я не вправе обвинять советское правительство, однако я хорошо знал, какими методами тайная полиция добивалась показаний, признаний и лживых обвинений. Тем временем я узнал, что некто был назван единственным свидетелем истца. Этот человек до суда вызывался в НКВД пять раз, где его научили, что надо говорить. Я опасался, что этого свидетеля заставят говорить неправду.
Дата судебного заседания была назначена лишь через несколько месяцев. Эта задержка была связана с визитом де Голля в Москву. Мое открытое письмо вызвало некоторое волнение в колонии иностранцев, и это тоже послужило причиной задержки. Но теперь дата была определена, к я, римско-католический священник, должен был появиться в суде в качестве обвиняемого! У меня не было свидетелей, в суд меня привезли на машине посольства США. Как только я вышел из автомобиля, ко мне подошла женщина и спросила, не я ли преподобный отец Браун. Она попросила меня не заходить в здание, так как судья «болен». Я продолжал идти по направлению к суду, несмотря на то что она пыталась воспрепятствовать мне, продолжая снова и снова повторять, что судья «болен».
Уже в коридоре здания суда я увидел служащего Красной армии, который спросил, в чем дело. Я объяснил, что назначено судебное разбирательство моего дела, и если судья болен, то мне должны выдать бумагу о том, что я явился в назначенное время. Адъютант приказал женщине выдать мне такую бумагу. Я сам продиктовал ей текст и заставил поставить печать и написать свое имя на обычном листе бумаги вместо бланка. Долго ничего не было слышно об этом деле. Затем судья неожиданно выздоровел, и дело закрутилось. У них было достаточно времени, чтобы «подготовить» свидетеля. В этот раз я был вызван в другой суд, в зале присутствовало много иностранцев. Судьей была женщина, и по обеим сторонам от нее сидели двое мужчин, которые явно не знали существа дела, судя по их подремыванию на протяжении всего процесса.
Среди иностранцев, присутствующих на суде, был один секретарь посольства США и двое из французского посольства. Мне было зачитано обвинение, истец повторил текст показаний против меня. Были упомянуты, но не представлены рентгеновские снимки, безусловно, изготовленные в НКВД. Мне предоставили слово, и я спокойно зачитал свою защитную речь, категорически отрицая обвинения в оскорблении действием. Я сказал, что действительно угрожал истцу в случае повторения провокаций, однако под присягой заявил, что не наносил ударов. Там же в суде я заставил истца признаться, что провокации были результатом приказов, полученных им от «господина министра». Затем вызвали свидетельницу, но, чтобы мое присутствие не «запугало» ее, меня попросили подождать в коридоре, где я покурил, слегка сняв нервное напряжение.
