Как-то раз после полудня из французского посольства мне передали, что меня вызывают к больному. Это был редкий случай, когда по телефону говорили по-русски. Я должен был совершить помазание почтенной француженки 94 лет. Она прожила в России более пятидесяти лет, даже после революции она продолжала жить с добрыми людьми, к которым приехала работать молодой девушкой. Все, что мне передали, — это имена и фамилии умирающей дамы и семьи, в которой она жила, а также название деревни, в которую мне предстояло ехать. Но каким образом туда добраться, было сообщено лишь в общих чертах; однако, несмотря на это и на значительное расстояние до них, я должен был исполнить свой долг.
Я взял столу, требник, елей для помазания и отправился в авантюрное путешествие. Была ранняя весна, но даже в столице было еще много снега, не говоря уже о сельской местности. Меня уверили, что дороги за городом вполне проходимы; однако к этому времени у меня уже был опыт общения с деревенскими людьми. Я знал, что мужик может называть «дорогой»; по их понятиям, «дорога» — это где могли проехать телега или сани, запряженные лошадью; она могла быть вся в ямах, выбоинах, рытвинах или поваленных деревьях. Я надел свое длинное меховое пальто, заехал на бензоколонку, единственную, где мне разрешалось заправляться, и отправился в отдаленную деревню — было чуть больше трех часов пополудни. Московские улицы, как всегда, были очищены от снега; но в области очень мало дорожных указателей, и поэтому я часто останавливался, чтобы узнать дорогу.
Где бы я ни останавливался, возле машины сразу собирались маленькие дети; они удивленно водили своими ручонками в варежках по полированной поверхности автомобиля. Появление машины вызывало восторг у малышей; для наивных, ни о чем не подозревающих детей это была настоящая радость; они видели что-то новое и необычное, судя по тому, как они прыгали, хлопали в ладоши и кричали от удовольствия. У взрослых людей прибытие странного автомобиля вызывало чувства другого рода. В таких автомобилях ездили исключительно государственные официальные лица; чаще всего это были люди из НКВД, а появление агентов НКВД, безусловно, означало, что кого-то в деревне должны были забрать.
Взрослые сторонились меня, никто не хотел, чтобы его видели разговаривающим со мной. Маленькие дети этого еще не знали, но стереотип мышления отражался даже на них. И меня, приехавшего с духовной миссией, невинные детские голоса спрашивали: «Дядя, кого вы будете арестовывать сегодня?» Они искренне принимали меня за офицера НКВД! Но были слишком малы, чтобы понимать, что это значит, однако для них было естественным реагировать именно таким образом. Искажение человеческих чувств — только один из результатов воздействия материализма советского образца. Русские люди не хотели быть его частью, но у них не было выбора.
Я ехал, полагаясь на советы местных, которые подчас были весьма противоречивыми. Уже совсем стемнело, и больше не было детей, играющих на улице. Опустели дороги; единственным признаком жизни был дымок над избами. Время от времени раздавался побрякивающий звук колокольчика, когда по дороге ехали большие прочные сани, запряженные одной-двумя лошадьми, везущие сено или дрова. В темноте они двигались по обочине дороги, оставляя среднюю часть для редкого в этих местах механического транспорта; крестьянин обычно шел рядом с лошадью, в основном чтобы согреться. Географические познания большинства из них, за исключением тех, кто ездит в город на рынок, ограничиваются восемью-десятью километрами округи; по этой причине очень трудно узнать, как добраться куда-либо.
И тут я обнаружил, что еду не в том направлении. Возвращаясь по длинному мосту, который я не должен был переезжать, я оказался на берегу канала, откуда мне было необходимо перебраться на другую сторону на пароме. Пришлось дожидаться парома с той стороны; он приводился в движение лебедками и двумя тросами. После пересечения канала я продолжил движение. Но настоящие проблемы начались, когда я выехал на дорогу, идущую краем леса; отсюда начиналась «дорога» в крестьянском понимании, которая вела через лес к другой деревне. Изба, которую я искал, находилась дальше места, до которого я доехал. Я снова застрял в сугробе, но, к счастью, неподалеку было несколько домов, и крестьяне помогли мне выбраться.
В конце концов я добрался до избы, которую искал, исполнил требуемый обряд над доброй женщиной и совершил помазание. Ввиду позднего времени я не стал медлить с отъездом. Я проехал всего шестьдесят километров от Москвы, но сжег много топлива, гоняя машину взад и вперед, чтобы выбраться из заснеженных ям на лесной дороге. Было около восьми часов вечера, все покрыла ночная тьма. Меня проводили до автомобиля и указали обратную проезжую дорогу к парому. Когда я въехал на него, паромщик крикнул напарнику на противоположный берег. Заработала лебедка, и мы начали движение, но прямо посредине канала паром остановился из-за отключения электричества.
Похожая краткая авария случилась в тот момент, когда Хрущев находился в лифте отеля «Вальдорф-Астория» в Нью-Йорке, но это было ничто по сравнению с тем, что я испытал тогда в Советском Союзе, который считается технически высокоразвитым. Мой автомобиль был единственным на этой барже. Оператор на другой стороне выкрикивал инструкции паромщику. К счастью, мы не дрейфовали, но ситуация была плачевная. «Не беспокойтесь, — сказал паромщик. — Сейчас все поправим». Я слышал это выражение тысячу раз прежде и знал, что это означает. Дул ветер, а в автомобиле не работал обогреватель. В баке почти не оставалось топлива, и я все равно не мог бы позволить себе согреваться от двигателя, так как индикатор показывал, что в баке осталось чуть больше четырех литров. Задержка на пароме продлилась два часа; я успел множество раз прочитать «Аве Мария» и «Отче наш».
Когда паром наконец тронулся в путь, я забеспокоился, хватит ли у меня бензина доехать до ближайшей деревни. Было больше десяти часов вечера, когда я заметил свет вдалеке наверху холма, подъехав, я увидел что-то похожее на диспетчерский пункт для грузовиков. Я зашел в будку и увидел человека, сидящего возле ярко горевшей печки, поздоровался с ним, и он кивнул мне в ответ. После беглого знакомства я спросил, не может ли он продать мне немного бензина. Я знал, что мои ваучеры не действительны нигде, кроме единственной бензозаправочной станции в столице, но подумал, что ввиду исключительных обстоятельств мне продадут немного в качестве помощи.
Не отвечая на мой вопрос, человек подошел поближе и спросил: «Знаете ли вы, кто я?» Я не видел этого парня никогда в жизни. Затем он добавил: «Я — осужденный». Потом он рассказал, каким образом был приговорен к этой работе; он был одним из тех, кого приговорили к «исправительным работам», о которых упоминалось выше. Он вышел посмотреть мой автомобиль. Это было зрелище: он был весь покрыт комьями грязи и снега, но все же можно было разобрать, что это иностранный автомобиль. Когда он понял это, его охватили подозрение и страх. Мы вернулись в будку, и я предложил ему сигарету, от которой он не отказался.
Он объяснил мне, что бензина у них полно, но он очень строго контролируется, поэтому он не может предоставить его без официального разрешения. Наказание будет суровым, а он уже и так осужден. Понимая мое печальное положение, он очень хотел помочь мне вернуться в Москву. Однако его смущали две вещи. Почему на номере моей машины буква «D» и кто я? Я показал ему паспорт автомобиля, из которого он обнаружил, что «рено» был зарегистрирован на посольство Франции. Он ошибочно заключил из этого, что я француз. Но самым важным открытием для него было, во-первых, то, что я иностранец, а во-вторых, что я оказался на автомобиле так далеко от Москвы.
Этот человек был со мной откровенен, и я полностью понимал его положение: «Я должен сообщить о вас в НКВД, иначе мне попадет». Я согласился с ним. Он позвонил по телефону, и через четверть часа приехал офицер НКВД, держа небольшую кожаную сумку размером 15x25 см, которую носили на кожаном ремне через плечо все советские чиновники. Служащим Красной армии очень редко разрешалось носить оружие; и наоборот, офицеры НКВД были всегда вооружены. Этот носил, как и все, оружие на боку, пристегнутым на ремне. Сразу же, как офицер вошел в будку, он внимательно посмотрел на меня и стал немедленно задавать вопросы. Куда я ехал? Как долго находился в этом месте? С кем?
