Литмир - Электронная Библиотека
A
A

   — Под твоим зорким оком, душенька, — улыбнулся князь и поцеловал её в щёчку.

2.

Как ни странно, годы и несчастья мало отразились на внешности Дорифора. Он вступил в последние десять лет XIV века стройным седоватым мужчиной, с обаятельным, живым взором и загадочной улыбкой на красиво очерченных тонких губах. Седина только придавала ему благородства. Ну, а небольшое брюшко не испортило мужественной фигуры.

В середине 1380-х Грек открыл свою мастерскую, и четыре живописца, нанятые им, исполняли разнообразные художественные заказы — от картин в палатах домов до икон и книжных миниатюр. Софиан приглашал к себе на работу и давнишнего друга Прохора, но самолюбивый мастер из Городца отказался. Так ответил: «Быть твоим подпевалой сердце не лежит. Коли вместе расписать новый храм — это с удовольствием. Чтоб на равных. А на побегушках у тебя — не хочу». — «Мы и станем с тобой на равных, — уговаривал его Феофан. — Не посмею ни в чём неволить. Вместе ж интересней, да и прибыли разделим по справедливости. Нешто лучше особняком и впроголодь?» — «Может быть, и хуже, но иначе у меня не получится. Я в артели работать не расположен. Одинокий волк». В общем, не поладили.

Из учеников Дорифора самые большие надежды подавал Даниил — младший брат Симеона Чёрного, специально приехавший сюда на учёбу из Новгорода Великого. После отъезда Грека с молодой женой в 1379 году, Симеон трудился неплохо, расписал несколько церквей, но наладить работу мастерской не сумел, проявлял неуживчивость, вздорность, часто придирался к подчинённым по пустякам, и раздоры доходили до мордобоя. Сильно пил. В результате поссорился и с посадником, и с архиепископом. Во главе мастерской был поставлен Симеонов недруг. Изгнанного мастера полностью лишили заказов, он бродил по городу неприкаянный, пьяный, начал воровать и наверняка оказался бы в узилище, если бы не сводный брат Даниил (матери у них были разные, а отец один). Младше Симеона на десять лет, он стремился тоже сделаться богомазом и однажды подал мысль вместе с братом переехать в Москву. А поскольку войска москвичей стояли на расстоянии вытянутой руки (Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич приходили в 1386 году на Волхов воевать вольный город, а смышлёные новгородцы доводить дело до сражения побоялись, откупившись деньгами и спорными вотчинами), то добраться до лагеря Донского не составило большого труда. Симеон с гордостью представился как любимый ученик Феофана Грека, потому что не знал о московской опале бывшего учителя. Но, по счастью, принимал его князь Владимир Андреевич, не имевший зуба на Софиана. Рассказал молодым художникам о печальной судьбе их наставника: неожиданной немилости Дмитрия, бегстве в Нижний, смерти сыновей и жены (разумеется, не упомянув о своих греховных отношениях с Машей). Новгородцы внимали ошарашенно. А затем, поселившись в белокаменной, братья Чёрные разделились: старший решил остаться, получив неплохие заказы из монастырей и церквей, младший же поехал на Волгу, к Дорифору, чтобы совершенствовать своё мастерство.

Грек радушно встретил его — человека поспокойнее Симеона, более степенного, делавшего всё основательно и неторопливо. Спрашивал девятнадцатилетнего юношу о знакомых в Новгороде. Многие оставались живы-здоровы, кроме Артема, друга Гриши, утонувшего в Волхове восемь лет назад. «В целом новгородское бытие сплошь такое же тухлое, как и прежде, — зубоскалил парень. — Разговоры только о барышах и кто сколько съел на Масленицу, больше ни о чём. Токмо в монастырях интерес остался к духовной пище». — «Удивляться нечему, — отвечал живописец. — Люди есть люди, и обыденность занимает их больше, чем высокие эмпиреи. Если кушать нечего, никакие книги на ум нейдут».

Вскоре все сдружились — Феофан, Даниил и Гликерья с Лукерьей. Ели сообща за одним столом, обсуждали новости, в том числе и константинопольские. Как поведали им фряжские купцы, византийский император Иоанн V, захватив власть, в скором времени простил своего мятежного сына Андроника, снова объявил его собственным преемником и пожаловал в управление северные города Мраморного моря. Но Андроник опять восстал, в очередной раз был разбит отцом, а потом вскоре умер. Также не стало Иоанна Кантакузина, бывшего императора-самозванца, жившего последние годы в монастыре; он чуть-чуть не отпраздновал юбилей — девяносто лет. А в Галате правит младший сын Гаттилузи; сам Франческо, по слухам, в полном маразме и по-стариковски писает под себя. «Так проходит слава мира, — делал невесёлые выводы Дорифор. — Стоило ли мучиться, ненавидеть друг друга, если молодость и здоровье ни завоевать, ни купить невозможно?..»

Год спустя вспыхнул неожиданный роман между дочерью Софиана и Даниилом. Не остановила влюблённых даже разница в возрасте — богомаз был моложе гречанки на восемь лет. Поначалу встречались тайно, но, как говорится, шила в мешке не утаишь, и родитель узнал о беременности Гликерьи. Первым порывом Феофана было отдубасить похотливого новгородца, но потом он сказал: «Хорошо, пусть женится». Тут уже на принцип пошла молодая женщина: дескать, подобной жертвы она не хочет и не станет ломать парню жизнь. «Кто кому сломал жизнь? — возмущался отец. — Без него ты имела хоть какие-то шансы выйти замуж. А теперь, с ребёнком, кто тебя возьмёт?» — «Никого мне не надо, — отвечала она спокойно. — Я довольна тем, что произошло. Так жила бы до скончания века одна, а теперь хотя бы рожу дитя — твоего внука или внучку. Будет, о ком заботиться — и тебе, и мне». — «Нет, с Данилкой поговорю всё равно». — «Папа, умоляю, не делай этого! Дай нам разобраться самим».

Всё-таки выяснение отношений у наставника с подопечным состоялось. Феофан уже не кипел и держал себя в рамках, но металл в голосе иногда проскальзывал. Дорифор спросил:

   — Что намерен делать, Даня? Речь не о деньгах, я смогу прокормить дочь и внуков. Речь идёт о чести опороченной девушки.

Тот стоял нахмуренный и недружелюбно сопел. А потом сказал:

   — Дело не во мне, а в Гликерье.

   — То есть как? — удивился Грек.

   — Предлагал ей замуж за меня идти много раз. Но она не хочет.

   — Из-за возраста твоего?

   — Ну, само собою. Думает, со временем разлюблю ея. И начну с другими гулять, заведу новую семью. Говорит, что потом ей меня терять будет много горше, нежели теперь.

   — Ишь какая! Гордая, как я.

   — А по мне, так чего загадывать? Жизнь, она большая, и вперёд ея никто не распишет. Кроме Бога. Если нам теперь вместе хорошо, расставаться глупо. А затем уж посмотрим.

Софиан улыбнулся:

   — Вот и ладушки. Коли всё упёрлось в Гликерью, можешь не сомневаться: под моим нажимом не устоит.

   — Ну, а я буду просто счастлив сделаться твоим зятем, Феофан Николаич.

   — Значит, порешили.

Но беседа с дочерью вышла напряжённая. Молодая дама поначалу обиделась, что отец всё-таки вмешался в их размолвку с Чёрным, о замужестве слышать не хотела, утверждая, что из двух стыдоб — сделаться сознательно матерью-одиночкой или престарелой супругой при мальчишке-муже — выбирает меньшую. Дорифор ответил:

   — Понимаю, что твоё душевное равновесие чрезвычайно важно. Но пора озаботиться и не о себе только.

   — А о ком? О твоём добром имени?

   — Да при чём тут я! Есть ещё один человек, больше всех заинтересованный в этой свадьбе.

У Гликерьи округлились глаза:

   — Не пойму, про кого толкуешь.

   — Вот о нём, — и художник указал пальцем на её живот, — или же о ней. Каково дитю будет без отца? Сколько мук придётся ему терпеть? А обидные прозвища — «незаконный», «пригульный», да и просто «ублюдок». На Руси внебрачные дети не в почёте. Их лишают наследства, не дают званий и чинов, даже отчеств. Не Данилке, нет, но ребёночку невинному ты заранее поломаешь жизнь.

Пригорюнившись, будущая мама сказала:

   — Да, ты прав, отец. Надо брать в расчёт не свою, но его судьбу. Потерпеть во имя счастья младенца.

77
{"b":"571427","o":1}