Итальянка смотрела ошеломлённо, и подсвечник вздрагивал в её пальцах. Губы что-то шептали. Вдруг нахмурилась, отступила, дёрнула плечом.

Грек забился снаружи, как оса между рамами, стал показывать жестами, что хотел бы оказаться внутри и поговорить. Та не двигалась. Но потом повернулась к нему спиной и пошла по направлению к двери.

«Если сейчас позовёт охрану, я пропал», — промелькнуло в голове Феофана. Он почувствовал себя совершенно трезвым. И поёжился, осознав своё нелепое положение. Надо было лезть обратно и, пока не поздно, бежать.

Неожиданно Софиан увидел, что Летиция возвращается. Подошла к окну, дёрнула за круглую ручку шпингалета и открыла раму. Воздух с улицы отклонил огоньки у свечек. Те затрепетали, как и души у обоих влюблённых. Дочка Гаттилузи огорчённо произнесла:

   — Вы немножечко припозднились, мессир.

Он ответил:

   — Лучше поздно, чем никогда.

   — Иногда бывает наоборот: лучше никогда, чем поздно. Я помолвлена.

   — Главное, не обвенчана.

   — В феврале отбываю в Каффу.

   — Не пущу. Не позволю.

   — По какому праву? — усмехнулась Барди.

   — Я тебя люблю. Ты же это знаешь. И всегда любил. И всегда любить буду. Мы должны быть вместе.

   — Ох, боюсь, ничего не выйдет. Обстоятельства против нас.

   — Нет, неправда. Пресвятая Дева на моей стороне — а иначе я не смог бы сюда пробраться.

   — Да, действительно: как же ты прошёл? Сад кишмя кишит охраной с собаками.

   — Никого не встретил... Разве это не чудо?

   — Чудо, чудо. Может быть, войдёшь? Дует из окна.

   — С превеликой радостью.

Щёлкнул шпингалет. Плотная портьера занавесила окна. Феофан опустился перед женщиной на колени, взял Летицию за руку и уткнулся лицом в нежную ладонь. Он почувствовал запах розовой воды, шедший от недавно вымытой кожи. А вдова нагнулась и свободной рукой провела по его буйным волосам, нежно повторяя:

   — Милый Софиан... Как ты припозднился!.. Как я счастлива, что ты всё-таки до меня дошёл!..

Он поцеловал подушечки её пальцев. И ещё чуть выше — в промежуток между безымянным и средним. И ещё повыше — в голубую жилку на свободном от рукава запястье.

Генуэзка обвила его голову и прижала к себе, к подолу. Тоже опустилась перед ним на колени и позволила поцеловать в губы.

Так они стояли, обнявшись, словно бы страшась потерять друг друга. Словно бы страшась, что сейчас проснутся и, как Прежде, поймут, что всего лишь спали.

Нет, не просыпались. Славный, удивительный сон продолжался, заволакивая обоих, и горели свечи в бронзовых подсвечниках, и распахнутый томик валялся на ковре возле кресла, и на потолке танцевали непонятные блики. Сладкий стон раздался из её приоткрытых уст, и она откинулась, выгнув лебединую шею, смежив веки, сморщив верхнюю губу, крепко стиснув зубы. И дрожала, вся ему подвластная, нестерпимо горячая, как огонь, как солнце. И пыталась растянуть, растянуть взаимное упоение, изгибаясь, как лоза на ветру.

Феофан склонился и поцеловал Летицию в подбородок. Ласково шепнул:

   — Дорогая... я благодарю...

Обессилев, она лежала, разметав руки по ковру, чуть заметно вздымая грудь. Медленно открыла глаза, вроде возвращаясь в действительность, посмотрела на Дорифора, радостно зажмурилась и проговорила:

   — Ты не представляешь, как мне было приятно! Никогда ничего подобного раньше не случалось, клянусь...

   — Да, со мной тоже.

   — И не в спальне, а на ковре, одетые!.. Просто сумасшествие.

   — Мы могли бы перейти в спальню. И начать всё сызнова...

   — Ну, конечно! — итальянка села и, повиснув у него на шее, искренне призналась: — Боже, как я счастлива!

Он ответил:

   — Ты моя богиня!..

Где-то вдалеке раздавались звуки весёлой музыки. Латиняне гуляли, православные по домам отмечали Рождество. Тёплая декабрьская ночь примиряла всех.

Шила в мешке не утаишь, и о связи дочери Гаттилузи с греческим художником вскоре стало известно половине Галаты. И когда Софиан шёл по улочке генуэзской фактории, люди показывали на него пальцем и подмигивали друг другу: «Вон тот самый — знаешь? — полюбовничек вдовушки Барди. Ничего не скажешь, дядька симпатичный. Только нос, пожалуй, великоват. Впрочем, для любовных игр это даже лучше», — и скабрёзно, с пониманием улыбаясь, прыскали в кулак. Шутки шутками, но о слухах донесли консулу. Тот взорвался и, кипя от злобы, вызвал дочь к себе. Ждал её, стоя у окна, повернулся красный, словно с перепоя, и спросил сквозь зубы:

   — Это правда?

   — Что? — спросила дама не без доли кокетства.

   — То! — приблизился дон Франческо, раздувая ноздри. — Спуталась, как сучка, с мазилой?

Женщина нисколько не испугалась. Посмотрела нагло, чуточку презрительно, и сказала твёрдо:

   — Может быть, и так. Не имею права, по-твоему?

Он от бешенства выкатил глаза:

   — Шлюха. Девка. Жалкая маммола! Пута онеста! Опозорила семью, доброе имя нашего рода!

Переждав его бурную тираду, хладнокровно ответила:

   — Я люблю его. Он меня любит тоже. Остальное не имеет значения.

   — Нет, имеет! — продолжал тарахтеть банкир. — Ты обручена! Через месяц собираешься в Каффу. У тебя Томмаза растёт. Что она подумает и чему научится?

У Летиции появилось в глазах ироничное выражение:

   — А не ты ли меня учил, что помолвка — миф, можно её нарушить совершенно спокойно? Я её разрываю и ни за какого Варацце замуж не пойду.

Генуэзец демонически рассмеялся:

   — Уж не хочешь ли выйти за живописца?

Та вздохнула грустно:

   — Я бы с радостью, только он женат. Если разведётся — что вполне реально при его дружбе с Патриархом, — то наверное.

У родителя заострился нос, будто у покойника. Он проговорил:

   — Раз и навсегда уясни: Дорифору не бывать у меня в семье. Я действительно ему раньше доверял. А недавно обнаружилось, совершенно точно, что его второе появление в нашем доме инспирировано врагами. Патриарх ведёт тонкую игру. И со мной любезничает, и с императором. Хочет нас поссорить. Но меня обмануть никому не удастся. Я добьюсь своего и заставлю православных сделаться католиками. Мы объединим христианский мир. Турки и арабы дальше Дарданелл не пройдут!

Терпеливо выслушав его пафосную речь, Барди покивала:

   — Это всё похвально. Только не пойму, я и Софиан здесь причём?

Дон Франческо снова взорвался:

   — А притом, тупица! Богомаз служит Патриарху, нашему противнику! А за Патриархом — Кантакузин. Получается, что, милуясь с Дорифором, ты фактически милуешься с Кантакузином!

Закатив глаза, женщина сказала:

   — Чушь какая-то. У тебя с головой всё в порядке, папочка?

   — Замолчи! — взвизгнул консул. — Как ты смеешь разговаривать с отцом этими словами?

Ничего ему не ответив, дочка повернулась и пошла по направлению к выходу. Гаттилузи крикнул ей вдогонку:

   — Собирайся в Каффу! Я тебя заставлю туда поехать.

   — Как? — спросила она, не замедлив шага.

   — Заберу ребёнка.

Та остановилась. Обратила к нему лицо:

   — Не ослышалась ли я? Ты лишишь меня дочери?

   — Именно — лишу. Или ты с Томмазой уезжаешь к Варацце, или я отправлю её к брату в Геную. Он аббат и устроит внучку в школу для девочек при монастыре августинок. Пусть не видится никогда с недостойной матерью.

У Летиции на щеках выступили пятна:

   — Папа, ты не сделаешь этого.

   — Непременно сделаю. Я устал бороться с врагами. И врага-Феофана рядом со мной и с тобой не будет!

   — Феофан не враг — сколько повторять?!

Он махнул рукой:

   — Разговор окончен.

Стиснув кулачки, женщина воскликнула:

   — Что ж, тогда я последую за сестрой и мамой! Без ребёнка — не жизнь.

   — Вот и продолжай жить: с ней и с Лукиано.

   — Ты бесчеловечен, отец.

   — Ты сама потом скажешь мне спасибо.