— Николай Иванович с семи лет живет в России и чувствует себя русским, — объяснил мальчикам отец, — поэтому нет ничего удивительного в том, что он хочет носить русскую фамилию.

— А с кем он приехал в Россию? — спросил Федя.

Отец рассказал, что маменька Николая Ивановича, рано овдовев, осталась с сыном без всяких средств. В Париже она познакомилась с богатой русской дамой, княгиней, и та пригласила ее к себе в имение не то гувернанткой, не то экономкой. Через несколько лет маменька Сушарда умерла, а Николай Иванович остался в доме княгини. Но вот и княгиня умирает, ее наследники без всяких церемоний выгоняют Николая Ивановича из дома. К счастью, графиня успела дать ему образование. Вскоре он нанимается гувернером в богатый дворянский дом, там влюбляется в дочь хозяина и тайно венчается с ней. Однако обозленный помещик не простил молодых, и приданое богатой невесты улыбнулось Николаю Ивановичу.

Федя чувствовал двойное отношение отца к судьбе учителя: с одной стороны, он восхищался предприимчивостью молодого человека, с другой — не мог не порицать его за тайное венчание. Михаил Андреевич — отец двух дочерей — даже помыслить не мог, чтобы они осмелились его ослушаться и выйти замуж без отцовского благословения. Но, пожалуй, главным, что определило отношение отца к Николаю Ивановичу, была его дальнейшая удачливая жизнь: несмотря на незадачу с приданым, тот приобрел известный достаток и без особого труда сводил концы с концами. «Того и гляди, еще попросит личное дворянство», — говорил Михаил Андреевич с невольным уважением.

Достаток, приобретенный Николаем Ивановичем, чувствовался и в обстановке его квартиры. Впрочем, здесь было не только намного богаче, чем в квартире Достоевских, — какое-то особенное, может быть, именно французское изящество отличало убранство небольших, но удивительно уютных комнат Николая Ивановича. Федю удивляло обилие всевозможных безделушек, до которых жена Драшусова была большая охотница: он совершенно не привык к ним в своем скромном доме, обставленном лишь самыми необходимыми вещами.

Математику в пансионе преподавал старший сын Драшусова Кириякий (названный так в честь деда, с тайной надеждой смягчить жестокое сердце старика). Стройный и красивый, как отец, он также преуспевал, хотя не обладал ни энергией отца, ни его незаурядными способностями. Кириякия ничто не интересовало по-настоящему — разве что собственная внешность, которой он уделял немало внимания. В университете Кириякий учился кое-как и много лет не мог кончить курс. Глаза у него были сонные и вялые, преподавал он скучно, формально, задавал по учебнику «от» и «до». В затруднительных случаях мямлил что-то невразумительное, не отважившись признаться в своем невежестве, а затем бесцеремонно переводил речь на другой предмет. К тому же страдал мелочной подозрительностью и с явным удовольствием «ловил» своих учеников — и на списывании, и на подсказках, и на нерадивом отношении к занятиям. Словно сам он относился к ним иначе!

Младший сын Драшусова, преподаватель русского языка и словесности Иван Николаевич Драшусов, был совсем другой человек. Полный, с крупным, рыхлым лицом, даже внешне не похожий на отца и брата, он любил хорошо поесть и нимало не заботился о своем костюме. Круг университетских товарищей, с которыми он водился, также не имел ничего общего с кругом отца и брата: в большинстве своем это были разночинцы по происхождению, выходцы из духовной среды, медики, юристы, незначительные литераторы.

Иван Николаевич лишь приблизительно следовал принятым в подготовительных пансионах программам. Бывало и так, что целые уроки проходили в чтении стихов; в этих случаях он предварительно плотно прикрывал дверь в соседнюю комнату.

Именно Иван Николаевич впервые произнес на уроке имя (в те годы еще не признанное) опального поэта Пушкина.

Бывало, он входил в класс неторопливой, несколько напоминающей Кириякия Николаевича сонной походкой, но, едва закрыв за собой дверь, преображался.

— Ну, господа, перед началом урока, как обычно, одно стихотворение вот отсюда, — говорил он, извлекая из кармана маленькую потрепанную книжицу. И Федя, и другие мальчики уже хорошо знали ее: это изданный с полгода назад томик «Стихотворения А. С. Пушкина». — Ну, так что же вам прочесть?

Усевшись в кресло, он медленно переворачивает тонкие листы книги. На лбу его собираются морщинки; чувствуется, что он весь без остатка поглощен своим занятием.

— Вот! — вскрикивает он и резко поднимается на ноги, — «Анчар», древо яда! Как случилось, что я вам до сих пор этого не читал?

Мальчики молчат, словно завороженные, т он прекрасным, бархатным голосом, спокойно, величаво и как-то удивительно широко, начинает:

В пустыне чахлой и скупой…

— …Нет, вы вслушайтесь, вслушайтесь как следует в эти чудесные строки, — взволнованно прерывает он сам себя и с глубоким чувством повторяет:

Но человека человек

Послал к анчару властным взглядом…

Федя замер, боится шелохнуться… Он так ясно видит всю эту картину! «Послал к анчару властным взглядом…» Вот именно таким, вполоборота головы, надменным и властным… Это так хорошо, что у Феди щиплет в носу — и не от чего-нибудь, а единственно от умиления, что вот сумел кто-то так хорошо и точно сказать!

Впоследствии это стихотворение всегда напоминало ему Ивана Николаевича Драшусова.

— Как непохожи Иван Николаевич и Кириякий Николаевич, — сказал как-то Федя отцу. — Ну совсем, совсем разные! Даже не верится, что родные братья.

— Это правда, — ответил Михаил Андреевич. — Кириякий пошел в отца и, я уверен, в конце концов сколотит себе немалое состояние. А Иван, я слышал, совсем беспутный малый.

Подумал и добавил:

— Это не редкость, что родные братья разные. Вот и вы с Мишей не очень-то похожи друг на друга.

— Ну, мы совсем другое дело, — сказал Миша.

А Федя промолчал, понимая, что отец запустил камень в его огород: на Мишу он надеялся, Федя же, по его мнению, мог сбиться с пути. Конечно, Михаил Андреевич готов был сделать все, чтобы уберечь сына, но в глубине души с болью и горечью сознавал, что это будет не так-то легко.

К Драшусову кроме Феди и Миши ходили еще два мальчика. Они сидели за одним столом, и всякому входящему в комнату бросалось в глаза их разительное несходство. Коля Винников был мальчик крупный, краснощекий, подвижный и здоровый, с дерзким выражением круглых зеленых глаз; Витя Сокольский — маленький, бледный, хилый, с несмелой, но обаятельной улыбкой. Оба они раньше жили в деревне и впервые увидели Москву.

Отец Вити, дворянин средней руки, замешанный в дело декабристов, лишенный чинов и большей части своего состояния, навсегда затворился в деревне. Но он понимал, что судьба его не должна отразиться на судьбе сына, и старался дать ему хорошее образование.

Коля Винников был сыном богатого, но разорившегося перед смертью откупщика; жил он в имении деда с материнской стороны, известного в Москве князя, а затем в его московском доме, и при всяком удобном и неудобном случае без каких бы то ни было оснований называл себя князем. С товарищами он держался заносчиво и был склонен к жестоким шалостям.

Разумеется, Коля полностью подчинил себе Витю. Тот смотрел на друга с восхищением, завидуя его силе, развязности, умению держаться независимо и даже вызывающе, и безропотно выполнял за него все домашние задания. Постепенно Коля совсем обленился, грубо требовал подсказок и чем дальше, тем все чаще пускал в ход кулаки. Особенно доставалось Вите из-за математики. Среди учеников Драшусова Витя выделялся замечательными способностями к математике, и не было на свете такой задачи, которую он не решил бы с молниеносной быстротой, иногда даже в уме. Казалось бы, способности Вити должны были вызвать симпатии к нему со стороны учителя математики. В действительности же получалось наоборот — Кириякий Николаевич всей душой невзлюбил Витю и постоянно придирался к нему. И так как Витя был уязвим только с одной стороны, то Кириякий Николаевич обратил на нее все внимание и рьяно преследовал его за подсказки. Послушать Кириякия Николаевича, так худшей провинности на свете нет — это и недобросовестно, и негуманно, и даже подло. Бедный Витя стоял перед расшумевшимся учителем ни жив ни мертв, с опущенными длинными, как у хорошенькой девочки, ресницами. Дело дошло до того, что он уж и глазом моргать не смел — Кириякий обязательно примет и это за подсказку.