— Так мы вас просим прислать нам книги, товарищ политрук, — повторил Малышев, почувствовав на себе пристальный взгляд Тиграна.

Снаружи то усиливались, то ослабевали пулеметные очереди. Тигран замечал: когда стрельба становилась сильнее, бойцы оживлялись, когда же очереди затихали или на одно мгновение воцарялась тишина, становилось заметней беспокойство людей.

Аршакян вынул записную книжку и отметил: «Клуб политотдела должен организовать передвижную библиотеку на автомашине и обслуживать книгами батальоны и роты».

— Насчет книг я обещаю.

— Будем очень благодарны, товарищ старший политрук!

— А что, если попробовать притащить эти трупы или хотя бы захватить их документы и ордена? — предложил Аршакян.

Малышев обвел взглядом бойцов.

Один поднялся с места.

— Разрешите мне, товарищ старший лейтенант.

Тигран посмотрел на него, стараясь припомнить его имя.

— Эюб Гамидов из Кировабада?

— Так точно, товарищ старший политрук!

— Ты осторожней ползи, чтобы чего не случилось, — предостерег его Тигран, втайне жалея, что высказал желание получить документы убитых.

— Разрешите и мне! — попросил Каро.

— Идите! — кивнул Малышев, беря телефонную трубку.

Он приказал командиру роты следить за бойцами, подползавшими к убитым немцам. Если же враг заметит их и откроет огонь, подавить его.

То же самое он приказал и командиру орудийной батареи:

— Садыхов, будь готов послать им одну за другой несколько спелых дынь, не скупись, угости уж как следует!

Когда бойцы выбрались из погреба, наступило тягостное молчание.

Анник Зулалян подошла к старшему политруку.

— Писем из Еревана не получали, товарищ… старший политрук?

Она хотела обратиться к Аршакяну по фамилии, но с полуслова спохватилась, что так не положено. В голосе Анник слышалось волнение, которого девушка не в силах была скрыть, несмотря на то, что вопрос она задала с целью отвлечься от мыслей об опасности, грозящей сейчас Каро и Эюбу. «В самом деле, а вдруг ребят убьют из-за ненужных, может быть, документов и кусочков металла, именуемых орденами! Ведь это я их послал», — подумал Аршакян и сам себе ответил: «Надо было!»

— Письма… получил, конечно, — с опозданием ответил он Анник.

— Я тоже получила. Мать пишет, что отец сутками домой не возвращается и ночует на заводе.

— Ваш отец директор завода? — спросил Малышев.

— Не директор, — ответил за девушку Тигран, — а знатный мастер, золотые руки!

— Вот оно что! Теперь понятно, из какой вы семьи! Поэтому и сама такая боевая. В отца пошли…

— Прошу не, смеяться, — запротестовала Анник, смутившись. — Я и вполовину не такая, как отец, а мама у меня спокойная, тихая женщина.

— Так, значит, и верно вы в отца пошли!

Все засмеялись. Но это был сдержанный, невеселый смех. Анник тоже шутила, смеялась, а сама ловила каждый звук, доносившийся снаружи; сердце тисками сжимала тревога. Под выстрелами, звуки которых доносились и сюда, в эти минуты ползет Каро; он так вошел в ее жизнь, слился с нею душой, стал ей родным, как брат Рубик, и вызывал к себе еще другое, более сильное чувство… Анник знала, что Каро ради нее готов броситься в огонь, хоть ни слова об этом не говорит.

Каро не требует для себя ничего, но сам щедро отдает все, чем богата его душа… Человек и должен быть таким. Может быть, таких людей и много, но для нее это прежде всего Каро! В каком-то романе Анник читала характеристику одного из героев — будто о Каро это сказано: «Он — простой человек, но с большой душой».

Анник много слышала от парней ласковых слов и комплиментов, да и теперь ей приходилось их немало выслушивать каждый день; но ни одно слово не волнует ей сердце так, как молчаливая застенчивая улыбка Каро, как взгляд его глаз под косым разлетом бровей…

Прошло не более десяти — пятнадцати минут после того, как ушли Гамидов и Каро, но Анник уже казалось, что пролетели часы. А об ушедших вестей все нет и нет…

И чем дальше, тем все больше усиливалась тревога, снедавшая ее.

Вдруг бешено забили немецкие пулеметы. Находившиеся в погребе с тревогой переглянулись. Старший лейтенант взял трубку.

— В чем дело? A-а, бьют с опозданием? Вот и хорошо!

Малышев обернулся:

— Ребята уже возвращаются!

Анник заметила, как прояснилось озабоченное лицо Аршакяна, в глазах мелькнула улыбка. «Он тоже волновался, — подумала она. — Ведь сам послал — конечно, не мог оставаться спокойным».

Видя, что Малышев и Аршакян заняты разговором, Анник незаметно выскользнула из погреба. От нетерпения у нее билось сердце, казалось, что она давно уже не видела любимого. Анник бежала навстречу Каро, ей страстно хотелось сейчас быть рядом с ним. Ничего, что сейчас война. Пусть стреляют, пусть надрываются все пулеметы, грохочут все пушки, пусть ночь полна зарницами ракет и трассирующими пулями — Анник все же пойдет навстречу Каро!

Ракеты вспарывали темноту и, освещая заснеженное поле, рассыпались искрами, гасли. Анник бежала ходом сообщения, спотыкаясь и падая.

Но вот впереди замаячили две белые тени. Это были они — Каро и Эюб. Точно белые привидения, молча скользили они навстречу Анник.

— Ты куда это идешь, Анник? — спросил один из подошедших, спокойно останавливаясь около девушки.

Это был Каро. Она устало шепнула:

— Вышла вас встретить.

И когда Kapo шагнул ближе, Анник вдруг обняла его и начала целовать в холодные щеки.

— Анник! Что это с тобой случилось?! Ну ладно уж… Пойдем. Хватит, Анник.

Каро был страшно смущен, говорил бессвязно.

— Да я люблю тебя, понимаешь, люблю, люблю!..

Прошедший вперед Эюб остановился, оглянулся на них.

— Пойдем, Анник, пойдем! — повторял Каро.

— Что это у тебя, кровь? — испуганно спросила Анник, почувствовав что-то липкое под ладонью, которую она приложила ко лбу Каро.

— Да ничего, поцарапал о колючую проволоку.

— Подожди, перевяжу: застудишь царапину на морозе.

— Пойдем, там перевяжешь.

— Да минуточку… Я сейчас!

Перед блиндажом комбата их ждал Гамидов. Он не хотел явиться к командирам один, чтобы опоздание Каро не бросилось в глаза. Да и ордена и документы убитых находились у Каро.

Когда он и Анник подошли, Эюб дружески пошутил:

— Молодцы, товарищи, как раз время любовное представление играть!

Анник звонко рассмеялась.

— Эюб, ты у нас славный парень. Неужели ты так-таки ничего не понимаешь, Эюб?

Эюб окончательно размяк.

— Э-э, сердце у Эюба не каменное, баджи[8], — покачал он головой. — Мало-мало понимаю! Честное слово, радуюсь за вас.

Анник первая вошла в погреб. За нею вошли Каро и Эюб. С души Тиграна словно скатилась какая-то тяжесть. Он с трудом удержался от желания обнять и расцеловать вернувшихся бойцов.

Взяв протянутые Каро документы и значки убитых фашистов, он повертел в руке белые жетоны. Но, разобрав выбитые надписи, обратился к Малышеву:

— Да это не ордена, а солдатские опознавательные жетоны! Вот этот — солдата пятой роты, второго батальона, первого полка, семьдесят шестой дивизии Генриха Бейера. Другой — солдата той же роты Михеля Крига. А теперь почитаем бумаги.

Но, листая и, повидимому, с трудом разбирая документы фашистских солдат, Аршакян молчал.

— Может, вызвать сюда Вардуни? — предложил Малышев. — Батальонам по штату переводчиков не полагается, а нам сам бог его даровал!

— Действительно, вызовите его. Он гораздо лучше знает немецкий.

Старший лейтенант распорядился, чтобы из первой роты послали к нему на ОШ бойца Вардуни.

— Это все та же немецкая дивизия, которая стояла против нас еще в Кочубеевском лесу, — задумчиво сказал Аршакян. — Та же дивизия, один из батальонов которой был разгромлен нами у Липовой рощи в дни отступления. Старые знакомые… И генералом у них та же старая лиса — Иоганн фон Роденбург.