— Парторга ранило.

Анник протянула комбату бинокль и выскочила из окопа. В это мгновение она не думала ни о жизни, ни о смерти, ни о любви. Одна мысль, могучая и властная, как инстинкт, неотразимая, как долг, владела ею в этот миг: «Подоспеть на помощь, спасти!» В ушах отдавалось непрерывное шипение и какой-то гул. Напрягая силы, она бежала все быстрее и быстрее. Раз она споткнулась и упала, не поняв — почему и лишь подсознательно отметив, что на нее сыплется земля, а воздух стал тяжелым, удушливым. Тотчас же вскочила, снова побежала к горловине балки, откуда выползали раненые. А вот и он. Ираклий. Лежит, уткнувшись лицом в землю. Его голова, его русые волосы! Анник подбежала, бросилась рядом с ним наземь — и только сейчас заметила, что кругом свистят пули, впиваются в землю, подсекают стебли травинок.

— Ираклий! — окликнула она, обеими руками приподнимая его голову.

Ираклий поднял лицо, взглянул — и как будто узнал Анник, как будто улыбнулся. Гимнастерка на его левом плече была в крови, лицо облеплено землей.

— Держись за мое плечо, Ираклий, пойдем к горловине балки!

— Сам пойду, — шепнул Ираклий. — Дай передохнуть… сам пойду.

— Опирайся на меня, вместе пойдем! — Анник схватила его за здоровое плечо. — Вот так и пойдем, нельзя долго лежать на одном месте, опасно.

Они то ползли, то шагали согнувшись. Вот и горловина балки.

— Полежим здесь, Ираклий, отдохни немного.

Взгляд раненого упал на фляжку, подвешенную сбоку у Анник.

— Воды… — попросил он.

Анник приложила горлышко фляжки к его губам. Руки ее дрожали, вода проливалась на грудь Ираклию.

От пуль их защищал холм, за которым они залегли. Анник видела, как покачиваются на холме распустившиеся ярко-алые маки. Пули отсекали края лепестков, обрывая их до шелковисто-черных сердцевинок. Вот отсекло целый кустик, потом второй… Но один кустик остался стоять, одинокий, серовато-зеленый, с единственным алым цветком, который колыхался под пулями.

— Пойдем, Ираклий, почти дошли ведь. Еще пятьдесят — шестьдесят шагов, и мы будем в окопе.

Анник договаривала последнее слово, когда ей показалось, что у нее вдруг оторвали бедро, рассекли надвое Она негромко вскрикнула и упала лицом на Ираклия.

Боль от обеих ран у Ираклия словно сгинула. Он точно проснулся от тяжкого сна, приподнял голову Анник. Глаза ее были закрыты. Поддерживая голову девушки, Ираклий смотрел на ее опущенные прозрачные веки. Неужели они не поднимутся?..

Анник открыла глаза, когда сознание еще не полностью вернулось к ней. Она увидела над собой огромный, невероятно большой цветок мака с кроваво-алыми лепестками, такой огромный, что он закрывал собой весь горизонт.

Ираклий тревожно шевелил голову Анник, брызгал водой из фляжки на ее лоб.

— Говори же, Анник! Почему ты так смотришь?

Девушка очнулась. Алый мак уже не заслонял горизонта. Над нею наклонился Ираклий.

По лицу Анник пробежала слабая улыбка.

— Меня ранило?

— Да. Теперь моя очередь помогать тебе.

— Хороший ты, Ираклий… И все наши ребята такие хорошие!

Ираклий, словно любящий брат, приглаживал ей волосы — так ласково, как делала это Анник всего десять— пятнадцать минут назад.

— Какая холодная у тебя рука… прохладно от нее, — шептала Анник. — А погода хорошая сегодня, правда? Солнце теплое-теплое…

Она продолжала говорить уже в бреду:

— Я помню твою мать… У нее большие-большие черные глаза и такая милая улыбка. Но почему опоздал Каро? Почему он опоздал?..

Уже третий день Тигран находился в артиллерийском полку. Перед тем как вернуться в политотдел, он решил наведаться в санбат, находившийся неподалеку от штаба дивизии. Аршакян подошел к белым палаткам в тот момент, когда перед ними остановилась машина с ранеными.

Вот спустили на носилках какую-то девушку. Неужели она?.. Тигран подошел ближе. Да, она. Тигран мельком увидел побледневшее лицо Анник. Он вошел в палатку — расспросить военврача Ляшко.

— Ничего не могу сказать сейчас, товарищ батальонный комиссар. Зайдите после операции, — неприветливо заявил хирург.

Не сказав ни слова, Тигран вышел и направился к соседней палатке: он видел, что туда отвели Ираклия. Его должен был оперировать военврач Кацнельсон.

— Ничего, поставим на ноги! — охотно и с удовольствием ответил на вопрос Кацнельсон.

Лежавший на операционном столе Ираклий молча смотрел на Тиграна.

— Держись, брат! — подбодрил его Аршакян.

Ираклий устало улыбнулся ему.

Тигран вышел. Стоя перед палаткой, он ждал результатов операции. Выйдя из палаши, чтобы вымыть руки, Кацнельсон заметил его и весело сказал:

— Могу доложить, товарищ батальонный комиссар, что все в порядке!

Тигран подошел к нему. Кацнельсон добавил:

— Самое большее месяца через три он невредимым вернется в строй!

— Браво! — воскликнул Тигран.

Трудно было понять, относилось ли это к Ираклию, который должен через три месяца вернуться в строй, или же к оперировавшему его Кацнельсону.

— А Ляшко все еще не кончил…

— Сердит, наверно, — отозвался военврач. — Он большой мастер, но странный человек. «Я, говорит, против, чтоб девушек пускали на фронт». Как будто можно лишить женщин права защищать отчизну! Это человек не мысли, а чувства. А хирург он действительно первоклассный! Куда была ранена эта девушка?

— В бедро. Осколком.

— Понятно. Потому так долго длится операция, и потому так хмурится Иван Кириллович!

Тигран позвонил в полк Дементьева, сообщил Шалве Микаберидзе об удачной операции брата и снова вернулся к «операционной» Ивана Ляшко. Подошли медработники, вместе с Тиграном ждавшие исхода операции. Завязался общий разговор.

Закончив операцию, из палатки вышел Ляшко, без улыбки на лице, держась, как всегда, прямо.

— Ну как? — не вытерпел Тигран.

— Детей рожать будет, — ответил хирург и, извинившись, удалился.

Было понятно, чем озабочен хирург-молчальник.

Комиссар Микаберидзе зашел в блиндаж к командиру полка. Он увидел, как подполковник Дементьев отшвырнул в сторону телефонную трубку, которую только что прижимал к уху. На его лице читалось что-то похожее на тревогу. Он с изумлением оглянулся на своего комиссара, который так неожиданно появился на его наблюдательном пункте.

— Все в окопы! Командиры, бойцы — все! Взять противотанковые гранаты, сколько ни есть, и немедленно в окопы!

Микаберидзе показалось, что слова комполка адресованы ему. Но в ту же минуту кто-то за его спиной громко откликнулся:

— Слушаюсь! Всем быть в окопах. Разрешите доложить, товарищ подполковник, у нас есть еще и противотанковое ружье.

Это был Иваниди, командир комендантского взвода.

— Выполняйте приказ! — раздраженно крикнул Дементьев.

Микаберидзе никогда еще не видел подполковника таким взволнованным.

Лейтенант Иваниди бросился бежать по траншее. Микаберидзе видел, как Иваниди и Кобуров чуть не налетели друг на друга.

Майор Кобуров тоже бегом направлялся на НП. Сообщив по телефону командиру полка о том, что фашистские танки прорвали линию обороны на стыке позиций двух полков и зашли в тыл нашим батальонам, а теперь прямо направляются на КП полка, начальник штаба и сам поспешил на наблюдательный пункт Дементьева.

— А вы зачем пожаловали сюда? — уже спокойно обратился Дементьев к Кобурову. — Кто же остался в штабе?

Кобуров доложил, что там капитан Атоян.

Командир полка повернулся к своему комиссару. Лицо его снова было спокойным.

— Придется всем нам стать бойцами. Вы — в окопы налево, Кобуров — направо. Я буду в центре. Возьмите побольше противотанковых гранат. Заберите все, что есть! Огонь артиллерии задержит их на некоторое время.

— Ну, к делу!

Все бойцы комендантского взвода и все телефонисты, связные, радисты, ординарцы — словом, все, кто находился вокруг КП, побежали вслед за офицерами в окопы. Вооруженные гранатами, винтовками и автоматами, они должны были остановить вражеские танки. Это был первый случай, когда штабу приходилось сражаться с танками. Никто не думал о том, как это вышло или почему так получилось. Они были поставлены перед суровым фактом: над штабом нависла опасность — следовательно, нужно было устранить ее.