— Я тебя вчера во сне увидел, — проговорил Каро, прижимая к губам пальцы Анник.
— И как — убитой, да?
— Нет, нет! Будто уже мирная жизнь. У нас в типографии комсомольское собрание, и ты пришла из райкома делать доклад. На тебе было красивое, нарядное платье. Прошла по залу к сцене, даже не посмотрела на меня…
— И ты рассердился, да? — прервала его Анник. — Неправда это, не могло быть, чтоб я не посмотрела на тебя. Я тебя вижу и тогда, когда ты далеко, когда тебя нет рядом со мной! Я всегда вижу тебя…
— И я, — тихо сказал Каро.
— Ну, а потом, потом?
— Потом ты начала говорить о книге «Как закалялась сталь», которую я набирал. И вдруг началась бомбежка. Все выбежали из зала, и я потерял тебя… А когда проснулся, и вправду бомбили. Это я задремал на минутку, сидя в окопе.
— А мне все хочется увидеть тебя во сне, и не получается. И сны у меня всегда какие-то путаные. Нет, один раз увидела, но это было повторением того, что случилось на самом деле. Ты помнишь, осенью около Кочубеевки, когда Славин и ты побежали под огнем наперерез убегающим бойцам? Ох, и испугалась же я! Испугалась за тебя. А командир полка не понял. Посмотрел на меня, засмеялся: «Поглядите-ка, дрожит, как цыпленок!»— «Я не боюсь!» — сказала я ему и отвернулась, чтоб не смотреть в ту сторону, куда вы побежали. А там снаряды так и взрываются… И вот это я как-то раз увидела во сне. Монгол мой, глаза у тебя, лицо — все такое же… Ты такой, каким был и тогда! Только усталым выглядишь. Положи голову мне на колени, засни. Капитан сказал, что пошлет тебя только через час.
Каро добродушно улыбнулся.
— Да нет, я не устал, Анник. А если б и устал…
Анник обняла Каро.
— А как ты думаешь, когда мы победим? Что победа будет — это я твердо знаю, только вот времени угадать не могу. Мне кажется, что ты все знаешь… и что бы ты ни сказал, я поверю!
— Через год! — определил Каро, подумав.
— А почему именно через год?
— Очень далеко они зашли. Вот и теперь, видишь — опять мы остановились.
— А почему?
— Чтоб получше разгромить! — уверенно заявил Каро.
— Я тоже так думаю.
Они снова замолчали, прислушались к орудийной пальбе, к трескотне пулеметов. Каждый из них чувствовал биение сердца любимого.
Словно исчерпаны были все слова, которые они хотели сказать друг другу. Лишь бы дольше длился этот единственный час, который подарил им счастливый случай…
Анник приникла головой к груди Каро. Он огрубевшей рукой гладил ее лоб, прижимался лицом к ее волосам, и сердце у него начинало биться быстрей. Им овладело чувство, напоминающее страх: имеет ли он право быть таким счастливым, когда неизвестно, что ждет его завтра или через час? Он боялся внезапно потерять это большое счастье.
— Знаешь что, Каро… я вое хочу сказать тебе что-то и не могу.
Анник приподняла голову и заглянула снизу в лицо Каро.
— Все хочу тебе что-то сказать… давно собираюсь, да как-то не получается… Со дня гибели Седы эта мысль меня не оставляет… Боюсь я смерти… Очень боюсь! И уж если должна умереть, хотела бы умереть как твоя жена. Не удивляйся… Пойдем к Аршакяну, к командиру полка… скажем, что мы муж и жена… Смешные вещи я тебе говорю? Ты молчишь, ты улыбаешься!..
Каро молча ласкал ее, избегая смотреть в лицо, покрытое лихорадочным румянцем. И вдруг пришло то слово, которое он тщетно искал:
— Не надо отчаиваться, Анник, не надо.
Анник выпрямилась, застыв на месте. Положив руку на голову девушки, Каро ласково повторил:
— Не надо отчаиваться!
И впрямь, разве не выражением отчаяния были сказанные ею слова? Анник бросило в дрожь от этой мысли. Каро еще более вырос в ее глазах. Какую глубокую проницательность проявили Анник, решив, что он «гот самый»…
— Да нет, я не отчаиваюсь, — шепнула она. — Только боюсь за нашу любовь.
Анник прильнула к Каро.
— Боюсь за любовь нашу.
Взволнованный Каро прижал к груди голову девушки и поцеловал ее волосы.
— Не бойся, милая, любовь не убьешь ни пулей, ни снарядом. Есть умные слова, я набирал в одной книге, не помню какой: «Любовь побеждает смерть». И наша любовь победит. Клянусь, победит…
Анник подняла голову, с удивлением и восхищением смотрела на любимого. От скупого на слова Каро она впервые слышала такие горячие слова. Каро с мечтательной улыбкой задумчиво шептал:
— Поженимся, когда вернемся домой, к нашим матерям.
Может быть, в эту минуту он вспомнил свою больную, добрую мать.
Анник опять прижалась лицом к его груди: трудно было выдержать спокойный взгляд Каро. Анник чувствовала его силу. Долго они сидели молча. Вдруг выпрямившись, она заглянула в глаза Каро.
— Прости меня, Каро! Прости!
При свете ракет показались фигуры приближавшихся к блиндажу командира батальона, комиссара и парторга.
Капитан Малышев вручил связному полка пакет с донесением. Отсалютовав по уставу, Каро вышел и почти бегом направился в штаб полка.
Анник казалось, что Каро пробыл с ней не час, а всего один миг, что это был только сон — очень счастливый и очень быстро кончившийся сон…
— Отдохнули бы вы, Анна Михайловна, — предложил Малышев. — Завтрашний день не обещает быть спокойным.
Ираклий постарался удобнее устроить место для Ан-ник: набросал несколько еловых веток и охапку осоки и накрыл сверху своей шинелью.
«Какие добрые, какие славные у меня товарищи!» — думала, засыпая, Анник.
LXII
Как и предполагал Малышев, следующий день оказался не спокойнее предыдущего. С раннего утра фашистские войска предпринимали одну атаку за другой, обрушив бешеный огонь всех родов оружия на переднюю линию нашей обороны.
Окопы полны были ранеными, которых санитары доставляли на пункты первой помощи. Многие раненые сами брели в тыл, согнувшись, с измученными усталостью и бессонницей лицами.
Анник перебегала из окопа в окоп, чтобы успеть перевязать раны. Раскрасневшаяся, с горящими глазами, с крупными каплями пота на лбу, она была в непрерывном движении. Еще до того, как наступил полдень, несколько человек умерло на ее руках. Анник видела, как умирают люди от тяжелых ран, только что бывшие живыми, как бледнеют лихорадочно горевшие лица, холодеют щеки и лоб и тускнеют глаза. Она перевязывала раненую грудь одному из бойцов, часто заглядывая ему в лицо… Рана была тяжелая. А какая воля к жизни читалась на этом лице, в этих глазах! И вот Анник увидела, как погасли блестящие глаза в ту самую минуту, когда она кончила перевязывать рану…
Со второй половины дня враг не возобновлял атак, но огонь его артиллерии и пулеметов стал еще интенсивнее.
Наступил момент, когда на поле боя уже не осталось раненых, нуждающихся в помощи. Анник по ходам сообщения пробралась к блиндажу командира батальона. В окопе перед блиндажом стоял капитан Малышев, разглядывавший в бинокль поле боя. Он теперь казался уже не юношей, как вчера ночью, а пожилым мужчиной. Капитан словно и не замечал санинструктора. Анник молча стала рядом с комбатом. Через несколько минут Малышев повернулся к ней и протянул бинокль:
— Поглядите-ка.
Картина была знакома Анник.
Все пространство, какое можно было охватить глазам, казалось изрытым и разворошенным. Темнели глубокие воронки, взлетала земля, клубились густые желтые и сизые волны дыма.
— Присмотритесь к тем трем кустам. Что вы там видите?
Анник отыскала три куста и узкую полосу земли за ними. Там группами лежали солдаты, а кругом разрывались наши снаряды. Темные земляные волны накатывали, засыпали их. Еще дальше можно было разглядеть другие группы людей.
— Что это, залегла их пехота? — спросила Анник.
— Да. Залегла, чтоб больше уже не встать: это трупы.
Анник пригляделась. Действительно, никакого движения. Она опустила бинокль, чтоб рассмотреть более близкое пространство. На расстоянии двухсот — трехсот метров от траншеи ползли с передовой линии солдаты. Они ползли по полосе земли, находившейся между окопами наших рот и командным пунктом батальона. Раненые, что ли? Неприятель усилил огонь, простреливая это пространство. Бойцы то приподнимались, то снова падали и неподвижно замирали и опять начинали двигаться. Вот один из них побежал. Что-то знакомое в нем… Снова упал. Неужели убит? Нет, поднялся. Видно, не может ползти, наверно, ранен в живот. Да, знакомое лицо. Неужели Ираклий?! Анник хотела сказать Малышеву об этом, но не нашла комбата рядом с собой. Его голос доносился из блиндажа, он говорил с кем-то по телефону. Вот он вышел, подошел к Анник.
