Первый гулким басом крикнул «ура» Гамза Садыхов. Все поддержали его, и блиндаж, казалось, дрогнул. В эту минуту рывком распахнулась дверь и вместе со стужей в блиндаж ворвался начальник снабжения полка в белом тулупе. Достав из планшета синий конверт, он протянул его генералу Яснополянскому:

— Разрешите вручить письмо, товарищ генерал! Вечером зашел на полевую почту, взял, чтоб лично вручить вам.

Генерал взял письмо, взглянул на конверт. Все заметали, как он изменился в лице. Письмо было из осажденного Ленинграда, писали жена и Верочка.

Яснополянский шагнул к Меликяну и крепко обнял его.

— Спасибо, дорогой, большое спасибо за такой новогодний подарок!

Начальник политотдела звал Меликяна к себе, указывая на место между собой и комиссаром полка:

— Садись сюда, старина!

Понять и почувствовать, что означало для командира дивизии принесенное Меликяном письмо, пожалуй, мог именно Федосов, хотя этот случай взволновал всех присутствовавших.

Для ответного слова комдиву со стаканом в руке поднялся Микола Бурденко…

Аршакян оставался еще три дня в полку у Самвеляна, не пожелав отправиться в санбат дивизии: ему не хотелось мириться с тем, что он выбыл из строя хотя бы на неделю, хотя бы на несколько дней. Здесь же он чувствовал себя в строю. Беседовал с рядовыми бойцами, с комиссарами батальонов, записывал свои наблюдения о людях. Вокруг него всегда крутился заботливый Костя Фирсов.

В первый день, придя в сознание и поднявшись на ноги, Тигран чувствовал себя совершенно здоровым, если не считать головной боли и шума в ушах. На второй день он сразу ослаб, его начало рвать, поднялась температура.

Обо всем этом он не обмолвился ни словом, но его состояние не ускользнуло от проницательных глаз комиссара полка; Немченко в день раза два урывал время, чтобы зайти к нему как бы невзначай, якобы побеседовать о том о сем. Как-то раз он испытующе оглядел лицо Аршакяна, приложил руку к его лбу.

— Легкий жар, но ничего, пройдет…

На четвертый день Тигран возвратился в Вовчу.

Поздним вечером он вышел из политотдела, чтобы зайти к Бабенко. По улицам, у стен домов, направив стволы в сторону Северного Донца, стояли новые орудия. В нескольких дворах Тигран заметил повозки и полевые кузни. Слышалось пофыркивание лошадей. По небу метались исполинские столбы прожекторов, выискивая неприятельские самолеты. Казавшийся мирным город был настороже.

Тигран подошел к дому Бабенко в предвкушении радостной встречи. Он был уверен, что младший в доме «мужчина» — неугомонный Митя еще не спит, поджидая его, чтоб, повиснув на шее, с жадным любопытством выспросить еще раз, как наши бьют фашистов.

Железным молоточком Тигран стукнул в калитку прислушался. Голоса Мити не было слышно. Спит, наверно, мальчуган, поздно уже. А может быть, и все спят? Мелькнула мысль: не беспокоить их, вернуться в политотдел, найдется, где переночевать. Но рука машинально поднялась, и он стукнул еще раз, слабее и нерешительнее. Дверь на крыльцо открылась, по мерзлому снегу послышались легкие шаги.

— Это я, Митя, открой дверь!

Никто не отозвался. Калитка открылась, и при слабом свете Тигран увидел Надежду Олесьевну в наброшенном на плечи старом полушубке. Мать его маленького друга никогда еще не встречала Тиграна таким холодным молчанием.

— Добрый вечер, Надежда Олесьевна!

Она не ответила и на приветствие Тиграна. Шагнув к нему, она вдруг прижалась головой к его плечу и громко разрыдалась.

— Несчастье у нас, Тигран Иванович!

— Что случилось, Надежда Олесьевна? Говорите скорей — что случилось? — с тревогой спросил Тигран, ласково обняв ее за плечи и бережно приподнимая голову.

— Мити нет, Тигран Иванович! Нету Мити!

По телу Тиграна пробежал холод.

— Мы голову потеряли, Тигран Иванович, все вас ждем! Проснулись вчера утром — нет его. И до сих пор нет. Уже вторая ночь. Что нам делать, Тигран Иванович? Пропал наш Митя… Сообщили коменданту города. Он тоже не напал на след. Вот не ждали такого несчастья. Тигран Иванович, родной, скажите — что делать?

— Войдем в комнату, подумаем, — только и смог ответить Тигран, совершенно растерявшись от этой неожиданной вести.

Не спали и старики. Они сидели, грустно задумавшись. За столом с расставленными закусками и бутылкой водки Тигран увидел Сархошева, который шумно утешал удрученных стариков:

— Да вы не отчаивайтесь, мамаша, обязательно найдется! Вот и Тигран Иванович пришел. Добро пожаловать, дорогой замначподив, товарищ батальонный комиссар! Три дня без конца пьем за ваше здоровье! Вот какие бывают настоящие армяне, товарищ Бабенко! На примере Тиграна Ивановича вы можете составить себе мнение о нас. Я-то сам немного иной. Я, словно вечный жид, колесил по всему земному шару, вобрал в себя частицу каждого народа и племени. А вот Тигран Иванович у нас настоящий, натуральный армянин! А насчет Мити беспокоиться незачем, такой шустрый и смышленый мальчишка никогда не пропадет…

Сархошев был пьян. Его разглагольствования перед этой семьей, сраженной горем, казались и непристойными и возмутительными. Аршакян подошел, чтоб сесть рядом с Олесем Бабенко, и лишь тогда заметил, что на кровати, задрав ноги на спинку, разлегся какой-то боец в сапогах и шинели.

— А это кто? — с изумлением спросил он, повернувшись к Сархошеву.

— Мой боевой помощник Бено Шароян, — хладнокровно пояснил Сархошев.

Ничем не выдавая своего возмущения, Тигран приказал по-армянски:

— Немедленно разбудите и отошлите его! Даже у себя дома люди не разваливаются на кровати так бесстыдно — в одежде и в сапогах!

Сархошев улыбнулся, словно услышал приятную шутку.

— Э, Тигран Иванович, что поделаешь — война ведь!

— Делайте, что вам приказано, и немедленно!

— Ладно, разбужу, пусть уж пойдет. Парень был слегка навеселе.

Сархошев с трудом растолкал отбивавшегося и что-то бормотавшего Бено Шарояна. Продирая заспанные глаза, тот вдруг заметил Аршакяна, растерянно вскочил на ноги, оправил шинель и громко спросил:

— Разрешите идти, товарищ?

— Можете идти! — холодно бросил Аршакян.

Бено Шароян выскочил из комнаты, крепко прихлопнув за собой дверь.

Повернувшись к окаменевшему от горя Олесю Бабенко, Аршакян попросил:

— Расскажите же, как все это случилось, Олесь Григорьевич! Нет надобности заранее думать что-либо дурное.

— Ничего я не знаю, — буркнул старик. — Пусть уж они говорят, — он показал рукой на жену и дочь.

С застывшим от горя лицом Улита Дмитриевна подробно рассказала о случившемся.

Оказывается, Митя с нетерпением ждал возвращения Тиграна, по вечерам не засыпал почти до полуночи, часто выбегал на крыльцо. «Ты что такой взбудораженный, Митя?» — спросила его Улита Дмитриевна накануне исчезновения. А он ответил ей, как взрослый: «Что мне, петь и плясать, что ли? Мы здесь спим себе спокойно, а там, за семь километров, каждый день умирают люди, чтобы фашисты не пришли к нам!» — «Что ж ты можешь сделать, молокосос?» — удивилась бабушка. А он снова ей, точно взрослый, и этак грубо: «Хватит вам душу мне выматывать, извелся я, сидя рядом с бабами!» — Это бабушке-то и матери! Ну, кто слышал раньше такие слова от Мити?!

— Дальше, дальше что? — нетерпеливо торопил Тигран старушку.

— Что ж дальше? Говорю — очень нервный стал у нас Митенька… — продолжала бабушка.

После той вспышки Митя снова лег. Но бабушка заметила, что внук не спит, чем-то обеспокоен. «Что случилось?» — думала она и никак не могла понять. Улита Дмитриевна уснула, когда Митя начал посапывать. А рано утром, проснувшись, уже не увидела внука в кровати.

«Куда он ушел?» — думали родные. Ведь Митя никогда так рано не просыпался! Не было и бабушкиных валенок, не было кинжала и компаса, подаренных Тиграном Ивановичем.

«Ясно, отправился искать приключений!» — мелькнула у Тиграна догадка.

— Нет ли у вас родственников в ближайших селах? Или товарищей Мити?