— Огонь!.. Открыть огонь по стаду! — раздался приказ, одного из взводных командиров.

Послышались одиночные выстрелы.

Положив палец на курок автомата, Арсен Тоноян словно чего-то ждал.

— Не могу… не могу я стрелять! — послышался голос Миколы Бурденко.

Арсену показалось, что этот крик вырвался из его души. Он увидел, как у идущей впереди породистой коровы с белой отметиной на лбу подкосились ноги. Она рухнула грудью на снег, хрипло замычала, затем перевалилась на бок, вытянув морду.

Арсен отвернулся, чтобы не видеть этой картины.

— Огонь!.. Залпом! — повторяли командиры, и все-таки залпов не было, слышались только одиночные выстрелы.

Сильные пальцы Тонояна и Бурденко словно обмякли. Не стрелял также залегший рядом пулеметчик. После того, как был отдан первый приказ открыть огонь, казалось, прошло много времени. При первых выстрелах стадо остановилось, раненые животные громко мычали, разрывая ногами снег. Лес тысячеголосым эхом откликался на это мычание, выражавшее ужас и боль.

И вдруг пронзительный мальчишеский голос прорезал нестройный шум:

— Стреляйте, товарищи бойцы! Это не наши, это переодетые фашисты… гонят на мины!

Тоноян вздрогнул, он ясно услышал эти слова. Ошеломленный, он еще растерянно оглядывался, когда сверху кто-то спрыгнул в окоп.

— Чего окаменели? Стреляйте!.. Огонь! — крикнул Аршакян и, вырвав ручной пулемет у бойца, сам начал посылать очередь за очередью в сторону стада.

Начали стрелять также Бурденко и Тоноян, а за ними весь батальон.

Арсен стрелял не останавливаясь, расстреливая диск за диском. Сквозь грохот минных разрывов, треск пулеметных очередей и отрывистых винтовочных залпов прорывалось утробное мычание животных. Тонояну никогда не приходилось слышать, чтоб так отчаянно ревели коровы…

Показались фигуры ползущих вперед гитлеровцев, переодетых в женские платья; прячась за тушами убитых животных, они стреляли по нашим окопам.

Вражеская атака захлебнулась. Пулеметы умолкли. Не смолкала лишь артиллерийская дуэль. На обледенелом поле между нашими и вражескими позициями остались лежать рядом с тушами убитых животных и переодетые фашисты.

— Ребята, тот парнишка жив, сюда ползет! — вдруг крикнул Бурденко и, выбравшись из окопа, пригнувшись побежал вперед.

Гитлеровцы открыли огонь уже тогда, когда он с мальчиком на руках бежал обратно. Бурденко спрыгнул в воронку, прикрыв собой мальчика. Заработали пулеметы и с нашей стороны. Спор за маленькую жизнь словно оживил затихший было бой.

Через полчаса Бурденко добрался до своих и положил тело мальчика на землю.

— Жив еще был, когда я взял…

Это был русоголовый мальчуган лет двенадцати. Синие глаза его были полуоткрыты. У ноздрей застывали струйки крови.

Бойцы и командиры молча смотрели на него. Все случившееся казалось каким-то тяжелым, неправдоподобным сном.

К Тонояну и Бурденко подошел Аршакян.

— Хитер фашист, да? — с невеселой улыбкой спросил он. — Гнали стадо, чтоб коровы подорвались на минах и облегчили им атаку…

Он замолчал.

— Тут среди нас много отцов… — продолжал задумчиво старший политрук, устремив глаза на поле боя и словно говоря сам с собой. — Я бы хотел, чтобы наши дети были такими же, как этот русский мальчик, если в их время окажется невозможным предупредить новую войну!

И, откинувшись спиной на обледенелую стенку окопа, Аршакян тяжело вздохнул. На его глазах Бурденко и Тоноян заметили слезы.

Утро этого дня было ясным, морозным, небо безоблачным. Но теперь погода переменилась: навис туман, пошел снег редкими, крупными, бархатистыми хлопьями.

Вернувшись из батальона в штаб полка, Аршакян услышал от капитана Кобурова очень приятную весть: войска Кавказского фронта при содействии военно-морских сил Черноморского флота высадили десант на Крымский полуостров и после упорных боев заняли Керчь и Феодосию. Хотя капитан Кобуров почти слово в слово повторил сообщение Информбюро, все же пересказ не удовлетворил Тиграна, он попросил, чтобы дали прочесть печатный текст.

Немного погодя Атоян принес ему газету «Сталинец», на первой странице которой крупными, четкими буквами напечатано было сообщение.

Аршакян читал это сообщение «последнего часа» медленно и волнуясь. Он знал, что недавно сформированная новая Армянская дивизия должна была действовать на этом направлении. Значит, в боях за Керчь и Феодосию должны были принимать участие очень многие из его знакомых, товарищей и друзей…

С газетой в руке Тигран спустился в блиндаж командира полка. Глаза его сияли. Майор Дементьев встал с места, обеими руками весело потряс руку Аршакяна.

— Поздравляю, товарищ начальник! Поздравляю с тремя радостями!

— Тремя? А мне известна только одна — десант.

— Отстаете от жизни, товарищ батальонный комиссар!

Тиграну показалось, что Дементьев спутал его воинское звание.

— Услышав о Керчи, я тотчас же достал газету с сообщением, товарищ майор.

— Ага, я все еще майор для вас! — с той же лукавой усмешкой прервал его Дементьев. — Говорю же — отстаете!

Намек был ясен. Тигран открыл было рот, чтобы поздравить, но Дементьев не дал ему заговорить:

— Опоздали, дорогой, а я вот не хочу опаздывать! Итак, поздравляю вас с тремя радостями: со взятием Керчи, с присвоением звания батальонного комиссара и с назначением на должность заместителя начальника политотдела! От души поздравляю и могу сообщить, что дементьевцы искренне рады за вас. Микаберидзе тоже теперь батальонный комиссар. Ну, а я — подполковник. До генеральского чина пока далеко, но ведь еще Петр Великий сказал: обо мне не думайте, лишь бы жива была Русь! Итак, поздравляю!

Тигран не знал, что ему ответить на слова Дементьева, полные теплых чувств, и лишь смущенно тряс руку новопроизведенному подполковнику.

Немного погодя в блиндаж командира полка спустились штабные работники, только что узнавшие о производстве. Послышались веселые поздравления, полилась оживленная беседа.

Вместе с Дементьевым, Аршакяном и Микаберидзе принимал поздравления и Кобуров, которому присвоили звание майора. Он принимал поздравления со скромностью человека, уверенного в своем значении. Командир полка связался с подразделениями, чтобы лично поздравить тех своих командиров, которым присвоены были новые звания.

Позвонив старшему лейтенанту Малышеву, он сказал:

— Говорит сорок третий. Ну, как у тебя дела, товарищ капитан? Я-то прекрасно знаю, что у аппарата капитан Малышев, Степан Александрович. Слух у меня, слава богу, хороший. Итак, поздравляю! Но теперь я буду требовать еще большего. Понятно? Да, именно! Ну что ж, посмотрим, посмотрим… Сообщи всему личному составу батальона, что Борису Юрченко присвоено звание майора. Отбери взвод самых храбрых бойцов — пусть пойдут навестить могилу Юрченко в связи с присвоением ему звания майора. Отберешь самых достойных… Сообщи, что таков приказ подполковника Дементьева.

Командир полка положил трубку и грустно оглядел товарищей по оружию.

— Приказ о производстве был подписан в тот самый вечер, когда Юрченко шел! в свою последнюю атаку, — объяснил командир полка. — Идя в атаку, капитан Юрченко не знал, что он уже майор. Жаль, что это его последнее звание! Он далеко пошел бы…

Дементьев повернулся к Аршакяну.

— А на Кавказском фронте наши нажимают! Там, наверно, бьется и немало твоих земляков…

— В армии только один из ста армянин, — ответил Аршакян.

— Неужели так мало? — удивился Дементьев. — Судя по нашей дивизии, мне казалось — армян не мало. Но ничего, говорят — воюют не числом, а умением.

— В далеком прошлом армяне в трудные времена говорили: «Нас мало, но мы армяне».

Сказав это, Тигран покраснел и попытался сгладить впечатление:

— Преувеличивали свои силы, но говорили и думали так, чтоб выдержать напор вражеских полчищ…

— Никакого преувеличения! — с горячностью возразил Микаберидзе. — Иначе как бы могли сохраниться наши маленькие народы, прожить тридцать веков и прийти к Октябрю?!