— Положение в общих чертах знакомо всем нам, — продолжал член Военного Совета. — Сегодня утром соотношение сил на участке наших соседей стало еще неблагоприятней. Гитлеровское командование неистовствует, повидимому готовясь нанести главный удар именно здесь, в стремлении продемонстрировать силу кампании этого года. Поставленная перед нами задача тяжела, очень тяжела.

Слушая Луганского, никак нельзя было подумать, что он внутренне не согласен с тем решением данной задачи, какое излагает. Да никто и не думал ни о чем, кроме наступления. Только наступление! Вся страна, весь народ ждали его, особенно ждали действий на этом фронте. Нельзя медлить, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы инициатива перешла к врагу!

Взгляд члена Военного Совета упал на Яснополянского. В синих глазах комдива было что-то мечтательное. Луганской любил этого генерала и как инициативного, способного командира и как человека.

— Как вы полагаете, Лев Николаевич?

— Готов хоть сегодня.

«И сделает ведь, все сделает, раз обещает!» — подумал член Военного Совета.

— Садитесь. Ну, а вы?

Луганской обратился к командиру другой дивизии — молодому полковнику, всего месяц назад оставившему свой полк, чтобы командовать дивизией.

Полковник смутился, быстро поднялся на ноги, оправляя гимнастерку.

— Ждем приказа! — ответил он, краснея.

— Довольны новым пополнением?

— В отношении рядовых — да. Командиры неопытны. Прибывшие артиллеристы еще не были в боях.

— А настроение?

— Хорошее. Жаждут большого сражения!

Член Военного Совета взглянул на часы. Время было начать совещание, но командующего армией все не было.

— Нужно подождать, пока подъедет. Возможно, что привезет новости.

С минуту все молчали. И почему-то показалось, что это молчание было очень продолжительным. Присутствующие на совещании чувствовали, что этот час является в какой-то мере решающим для всех соединений, для всего фронта.

Генерал Луганской невольно обратил внимание на то, что его сосед, пожилой командир одной из дивизий, которого он знал еще с 1919 года, дышит очень тяжело. В его батальоне Луганской был политруком во время боев с Деникиным.

— Как у вас со здоровьем, Кирилл Борисович?

Мрачно посмотрев на Луганского, пожилой генерал прижал кулак правой руки к сердцу:

— Болит, но выдержит, товарищ генерал!

Встав с табуретки, он подошел ближе к длинному столу, на котором разложены были свернутые карты, карандаши и пачки бумаги.

— Полезно будет, товарищи, если мы подробнее ознакомимся с положением, пока подойдет генерал-лейтенант. — Он обратился к члену Военного Совета: — Разрешите?

Луганской утвердительно кивнул головой. Пожилой генерал развернул большую топографическую карту.

Среди командиров частей самым старшим по возрасту был этот генерал, и все называли его почтительно по имени-отчеству: Кирилл Борисович. Он ценил это уважение, но, понимая, что его считают стариком, часто притворялся, что отстал, во многом не разбирается, напускал на себя простодушие, изводил коллег бесконечными вопросами, незаметно и тонко высмеивая их. «Уж будьте так добры, соблаговолите объяснить мне…»

Член Военного Совета подошел к столу, взял толстый красный карандаш.

— Подойдите ближе, товарищи!

Командиры дивизий и комиссары окружили стол.

Лицо члена Военного Совета приняло сосредоточенное выражение. Густые темные брови сдвинулись, толстые губы плотно сжались. Никто еще не видел Луганского таким взволнованным. Возможно, это было вызвано тем, что на этот раз он вынужден был обосновать решение командования фронта, в правильности которого не был уверен. Тяжелая задача для человека, привыкшего прямо смотреть правде в глаза.

Об этом никто не знал, не мог бы догадаться.

Был ясный летний день. Пели лесные птицы. Вокруг стола толпились командиры и комиссары, и лишь Кирилл Борисович сидел на придвинутой табуретке, уставясь на карту.

Сверху послышалось гудение.

Прозвучал голос сперва одного, потом второго из дежурных наблюдателей:

— Воздух!

— Самолеты!.. Самолеты!..

На лес стремительно спикировал фашистский бомбардировщик, за ним второй, третий. Гул взрывов утих. Самолеты улетели. Над лесом нависла густая пелена дыма. Участники совещания вышли из окопов и молча, переглянувшись, подошли к столу.

— Может, проведали о расположении штаба армии? — спросил Кирилл Борисович.

— Да нет, бомбят, как все леса. Не впервой! — махнул рукой член Военного Совета и вновь взглянул на часы. Прошло уже сорок пять минут. Почему так опоздал командующий армией?

Какое-то тяжкое предчувствие охватило генерала Луганского. Быстрым взглядом он окинул лица присутствующих. Словно и они чувствуют то же… «Ну как можно отрывать от дела командиров частей, не дорожить каждой минутой! О чем он думает?»

В это время у опушки леса остановилась машина командующего армией. Через несколько минут он сам, — исполин с широким и крупным лицом, с могучей выгнутой грудью и сверкающими глазами, — быстро подошел к леску, где его так нетерпеливо ждали. По насупленному виду и мрачному взгляду генерал-лейтенанта можно было понять, что произошло какое-то необыкновенное событие.

Подойдя, генерал-лейтенант стал рядом с членом Военного Совета.

— Товарищи, положение создалось тяжелое, и выправить его уже нельзя. Вместо приказа о наступлении, решено отходить…

Командующий армией с трудом перевел дыхание. Жилы на его шее вздулись. На правой щеке дергалась мышца.

— Необходимо беречь силы для большого стратегического сражения, которое не замедлит развернуться. Отступать, изматывая вконец противника, — вот какова сегодня наша задача. Прошу всех сесть…

Генерал-лейтенант сел. Небольшой табурет затрещал под его тяжестью.

Через час все безмолвно поднялись с мест. Командующий армией немедленно направился в штаб.

Еще через полчаса машина генерала Луганского мчалась на передний край.

Из открытого «виллиса» Луганской рассеянно окидывал взглядом зеленые, покрытые сочной травой луга, рощи, чистый бирюзовый горизонт.

«Значит, убедились, что нельзя…».

Шофер члена Военного Совета как будто сообразил, почему так хмур был с утра его генерал. Он гнал машину на непривычной скорости, не оборачиваясь и не проверяя, следует ли за ними бронетранспортер с автоматчиками охраны.

Одиночные прозрачные облака тянулись к западу. Их тени на дороге скользили перед машиной. И как бы стремительно ни мчался «виллис», ему не удавалось догнать их.

Так спокойны были поля, так беззаботно-веселы солдаты на дороге, что казалось — ничего неожиданного и опасного произойти не может.

Но с этого дня начинался новый, тяжелый этап войны.

После того как были уничтожены неприятельские танки, штабники подполковника Дементьева пережили еще одно испытание.

Солнце заходило за вражескими позициями, и его косые лучи мешали разглядеть там какое-либо движение. Командиру полка доложили, что слева, на лесной опушке, показалась рота и направляется к штабу полка.

Дементьев вышел из блиндажа и, спустившись в окоп, стал осматривать левый фланг в бинокль. Действительно, целая рота, сохраняя строй, двигалась по долине. Солдаты шли медленно, словно во время марша вдали от военных действий.

Через несколько минут выяснилось, что это отряд фашистских автоматчиков. Некогда было раздумывать, каким чудом гитлеровцы оказались между батальонами и штабом полка.

Последовал приказ готовиться к бою.

Все бойцы были уже в окопах, с автоматами, пулеметами и гранатами наготове, как перед танковой атакой неприятеля. Командир полка распорядился, не открывая огня, подпустить роту на тридцать — сорок шагов. Маленькие группы автоматчиков, по два-три человека в каждой, выйдя из окопов, притаились в засаде за подбитыми немецкими танками.

Подходя ближе и открыв беспорядочный огонь, гитлеровцы кинулись к окопам. Заговорили молчавшие пулеметы и автоматы и начали рваться гранаты. Волна наступавших отхлынула, опять подступила и вновь откатилась. Третий раз поредевшая толпа гитлеровцев с криками бросилась к окопам. Под взрывами гранат и огнем пулеметов фашисты валились наземь, катились по насыпи окопов и падали вниз, на головы бойцов, уже бездыханными трупами.