— А тебе хочется стать разведчиком?

Вместо того чтобы сказать «хочу» или «не хочу», Каро ответил неопределенно:

— Когда только что прибыли на фронт, я все терял дорогу среди полей и лесов, запад от востока не отличал. А теперь…

— Что теперь?

— Привык. Днем или ночью, в лесу или в степи — мне все равно.

Замолчав, он оглянулся и предупредил:

— Идите с этой стороны, товарищ старший политрук!

Сегодня их снайперы подстрелили здесь одного связного. Я к нему подполз; полчаса не могли двинуться с места — так обстреливали нас, гады! Когда дают залп, не страшно— знаешь, что стреляют по всем; а вот когда пули по одной свистят, значит снайпер, это опаснее. Притащил я его — еще живой был, отправили в санбат. Не знаю — выживет ли?

— Ты знал его?

— Емелеев из нашего полка. Храбрый парень, три раза был ранен и не ушел из полка. В этот раз совсем плох был, хорошо, — если выживет.

«И этот юноша уверяет, что еще ничего не сделал!» — подумал Аршакян.

Вблизи, послышалась сухая трескотня пулеметов. Непривычному человеку показалось бы, что стреляют в него, — так близко звучали очереди.

— Пленных ведут, — указал Каро вправо, на опушку леса.

Двое бойцов вели пятерых гитлеровцев.

— Поверху идите, у сгоревших домов заминировано! — крикнул тревожно Каро и понизил голос, обращаясь к Аршакяну: — Эх, сейчас подорвутся на минах!

Сложив ладони рупором, он еще раз крикнул бойцам, конвоирующим пленных:

— Там ми-ны!

Но бойцы не слышали его.

— Почему там остались мины? — спросил Аршакян.

— Да это гитлеровцы заминировали. А наши не убрали, чтобы с той стороны не было попыток прорваться, да еще и подбавили немного.

Каро крикнул еще раз — и снова безрезультатно. Боец, шагавший впереди, уже проходил сожженной окраиной. Тигран и Каро с тревогой следили за ним.

— Не подорвались! — обрадовался Каро, но, словно в ответ на его слова, около немецких солдат показался желтоватый дым, и раздался взрыв.

Двое пленных упали.

Красноармейцы приказали уцелевшим немцам двигаться в сторону от заминированного участка.

— Ну и чудо! — произнес Каро. — Их собственная мина под их же ногами разорвалась, а наши уцелели!

Начинало морозить. На востоке уже поблескивали звезды. Один из двух немцев, подорвавшихся на мине, был еще жив, но, очевидно, тяжело ранен. Когда остальные пленные с конвоем отошли уже далеко, раненый, очнувшись, стал горестно взывать:

— Пауль, Пауль!.. О Пауль!..

Его голос отчетливо слышался в морозном воздухе, так как артиллерия и пулеметы били уже не так сильно, как прежде.

— Рус, о рус!

Немец все кричал, а вокруг уже никого не было.

— Поделом тебе! — хмуро проговорил Каро.

— Через час-два замерзнет, — с сожалением заметил Аршакян.

— Шагайте быстрей, товарищ старший политрук, уже темнеет! — торопил его Каро.

Они пошли уже не нагибаясь. А вслед им несся вопль гитлеровского солдата.

Желая выглядеть в глазах старшего политрука безжалостным к врагу, Каро, слушая крики раненого, говорил:

— Спросить бы тебя — кто виноват, кто тебя сюда звал, где твой дом, твоя семья?

Но именно мысль, что у этого умирающего были дом, семья, удручала Каро. Он жалел его как человек человека.

Голос раненого уже слабел, угасал.

— Вот и блиндаж старшего лейтенанта Малышева, товарищ старший политрук! — указал Каро на груду битого кирпича. — Надо спуститься внутрь. Мы в двухстах метрах от врага. В тех вот домах уже они.

Перед тем как спуститься в блиндаж комбата, Тигран оглядел смутные очертания леса, ясное звездное небо.

— Ну и мороз же! — прошептал он и прислушался.

Каро понял, к чему прислушивается старший политрук.

— Еще слышно, — сказал он. — А все равно мне не жалко!

— Однако уже затихает.

Целый сноп ракет вдруг упал прямо против них, некоторые даже задели кирпичи.

— Скорей спускайтесь в погреб, товарищ старший политрук! — заволновался Каро.

Протиснувшись в узкую дверь, Тигран сперва никого не узнал — так темно было в погребе. Кто-то приветствовал его.

Он узнал Степана Малышева. Когда Тигран стягивал перчатки, мягкая женская ладонь дотронулась до его правой руки.

— Товарищ старший политрук!

— А, и ты здесь, Зулалян!

При каждой встрече с Анник или Седой Тигран от души радовался. Он вспоминал мирные дни, бурные споры и звонкий смех девушек в шумных коридорах университета во время перерывов.

— Куда ни пойду — всюду ты! — заметил Тигран. — А со мной Каро. Видишь?

— Ну, его-то я всегда вижу! — с притворным равнодушием отозвалась девушка и радостно добавила: — А вы знаете, что Аргама наградили?

— Знаю, знаю!

Словно вдруг вспомнив что-то, Аршакян быстро взял телефонную трубку.

— Какой у Кобурова шифр, Малышев?

Узнав условный номер, он связался с начальником штаба полка.

— Здравствуйте, товарищ шестьдесят семь! Говорит Аршакян. К северо-востоку от Малышева, у сожженного хутора, на минном поле подорвался пленный немец. Прошу подобрать его и перебросить в санчасть. Ах, уже? Ну вот и хорошо! Да, хочу остаться здесь на ночь. Пока.

Опустив трубку, старший политрук весело оглянулся на Каро.

— Подорвавшегося на минах, оказывается, уже подобрали.

Каро улыбнулся. Видно было, что на душе у него стало легче.

Глаза пришедших постепенно привыкли к темноте.

Бойцы потеснились, давая место старшему политруку. Самодельная коптилка тускло освещала их лица.

— Ну, как идут дела? — спросил Аршакян.

Малышев спокойно ответил:

— Да ничего, воюем понемножку.

— Некогда заниматься филологией, да? — пошутил Аршакян, намекая на довоенные литературные стремления Малышева.

— Иногда и находим время, — ответил Малышев. — Вот как раз до вашего прихода старший сержант Зулалян читала стихотворения. Она из Вовчи книжку стихов Леси Украинки привезла. Хороший лирик.

— Знаком, — кивнул Аршакян, — хорошая поэтесса! А гитлеровцы не беспокоят? Не мешают лирикой заниматься?

— Ну как же! А что им еще делать? Время-то мы всегда нашли бы. Вот с книгами у нас очень плохо, товарищ старший политрук! Может быть, вы что-нибудь придумаете? Стихотворения Леси Украинки зачитали чуть ли не до дыр. Нельзя ли достать «Тихий Дон» или «Войну и мир»?

Послышалась продолжительная трескотня пулеметов.

— Наши стреляют! — заметил Малышев и подошел к телефону. — Что такое? — переспросил он. — Противник плохо себя ведет? Как? Ну, так стреляйте, не давайте подобраться! Если у них ордена, значит надо к нам перетащить.

Положив трубку, Малышев объяснил старшему политруку, что со вчерашнего дня между нашими и немецкими позициями остается двое фашистов.

— Гитлеровцы пытались нас атаковать — мы их отбросили. Трупы, валявшиеся у их позиций, они утащили к себе, а двое раненых остались посредине между нами и ими. (Командир роты сообщает, что оба с орденами, днем в бинокль ясно было видно. Потому гитлеровцы беспокоятся. Мы хотели этих раненых захватить, пока они еще живы были. А фашисты открыли сильный огонь, не дали нам приблизиться, но и сами их к себе не взяли…

Тигран смотрел на блестевшие при желтоватом свете глаза старшего лейтенанта Малышева, на его небритое лицо и удивлялся тому, как может измениться человек за два-три месяца.

В первый раз он внимательно рассмотрел Малышева в день отступления, когда они встретились с неприятельской колонной и вступили с нею в бой. На рассвете, после разгрома немецкого батальона, Тигран взглянул на раненого командира, с которым они вместе дрались, и увидел юношу с тонким лицом и мягкими руками. Оказалось, что до войны он был студентом литературного факультета. Малышев был всего на два или три года старше Аргама и Kapo, на которых старший политрук до последнего времени смотрел как на детей. И трех месяцев не прошло со времени ночного боя, а теперь перед Тиграном словно иной человек, словно не тот молодой лейтенант Малышев, а кто-то другой или же Малышев, постаревший лет на десять.