После напряженного боя Дом офицеров вызволили из блокады…

Майор Балоян назавтра узнал, что силами двух армий врагу нанесен сокрушительный удар. Не удалась попытка перерезать Минское шоссе, враг выбит из деревни Акулово в пяти километрах от шоссе, выбит из деревни Юшково, не удалось врагу овладеть Апрелевкой, что угрожало бы командному пункту Западного фронта в Перхушкове. Восстановлена прежняя линия обороны 1-й гвардейской мотострелковой дивизии, бывшей Пролетарской.

Полк Балояна был лишь одним из полков 5-й и 33-й армий, чьими героическими усилиями и жертвами Можайское, Минское и Киевское шоссе — кратчайшие дороги на Москву — стали непроезжими и непроходимыми для противника…

Через несколько дней операторы кинохроники пробрались к Дому офицеров в Наро-Фоминске — крыша в жестяных лохмотьях, окна выбиты. Кинооператоры засняли поле боя, с трупами немцев на снегу, трофейные танки, цуг-машины, пушки. Для многих уроженцев Бранденбурга этот бой оказался первым и по-следним. Мертвецов закопали в ходах сообщения и в траншеях, а для бойцов Балояна в мерзлой земле вырыли новые окопы[9].

В тот самый день, когда гвардейцы Белобородова выбили взвод немцев, засевших в деревеньке Дедово, положение на фронте крайне обострилось. Г. К. Жуков был прав, возражая Верховному Главнокомандующему: "Покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно".

Противник нанес сильный и неожиданный удар, глубоко вклинился на стыке 5-й и 33-й армий с намерением перерезать Минское шоссе. Немцы захватили деревни Петровское, Юшково и Бурцево. В боях за деревню Акулово снова отличилась сибирская дивизия Полосухина. В беседе с корреспондентом "Правды" командующий 5-й армией генерал Л. А. Говоров рассказал об этих боях: "Фашистские танки вышли непосредственно на командный пункт Полосухина, но полковник и бывшие с ним командиры не растерялись: оставаясь на своем командном пункте, продолжали руководить боем и организовали отпор врагу. Они ушли от опасности быть раздавленными гусеницами танков только тогда, когда получили на это мое разрешение и оборудовали новый командный пункт. Один из полков дрался одновременно фронтом на запад и на восток и не позволил противнику расширить фронт прорыва. На пути германских танков был создан протяженностью в полкилометра барьер из сена, соломы, хвороста и других горючих предметов и материалов. Его подожгли, образовался сплошной огневой вал, пламя высотою до 2.5 метра бушевало два часа. Встретив на своем пути сплошную стену огня, танки повернули и подставили таким образом свои бока под выстрелы наших противотанковых орудий. Из 40 вражеских машин 25 остались на месте".

Попытку пробиться к Москве кратчайшим путем вдоль Минского шоссе можно уподобить отчаянному прыжку смертельно раненного хищного зверя…

Противник оказался в непосредственной близости к штабу Западного фронта в Перхушкове; командующий фронтом не хотел отходить к Москве, демонстрируя большую меру стойкости и смелости.

"Довольно большая группа противника, — вспоминал Г. К. Жуков, — видимо, усиленный полк, прорвалась к штабу фронта, и в березовом лесу, где мы располагались, завязался бой. В нем приняли участие полк охраны и штабные офицеры. Немцы были разбиты и отброшены. Это был единственный случай, но он говорит, в какой обстановке приходилось в то время штабам работать".

Нетрудно представить себе, какую нечеловеческую нагрузку несли наши военачальники, работники Генерального штаба в дни, когда гитлеровцы рвались к Москве и когда одновременно разрабатывался план контрнаступления.

"Да, то были тяжелые времена. Врагу иногда удавалось нанести то или иное частное поражение войскам армий Западного фронта. Греха таить не буду, были моменты, когда замирало сердце в ожидании развязки ожесточенных битв, но я не помню, чтобы возникали моменты неверия в стойкость наших войск.

На последнем этапе оборонительного сражения, 25.XI — 5.XII, я не спал одиннадцать суток, будучи в чрезвычайно нервном напряжении, но зато, когда наши богатыри погнали врага от Москвы, я свалился и проспал более двух суток подряд, просыпаясь только для того, чтобы узнать, как развивается контрнаступление. Даже Сталин и тот не разрешал меня будить, когда звонил по телефону" (Г. К. Жуков).

Вскоре после того как Елена Ковальчук вернулась из госпиталя в Лефортове, полковые разведчики получили задание достать "языка". Пятнадцать добровольцев готовились к ночной вылазке; надели белые халаты, получили запасные диски к автоматам и гранаты.

Командир 175-го полка 1-й гвардейской мотострелковой дивизии майор Балоян давал последние наставления разведчикам, а рядом с ними стояла Ковальчук.

— Мені теж треба в разведку, — заявила она Балаяну.

— Ты знаешь, куда идут?

— А як же!

— В тыл к немцам.

— А коли в разведке кого ранит? Кто допоможе?

Ковальчук выдали белый халат, автомат, и она принялась набивать санитарную сумку перевязочным материалом…

Вылазка оказалась безуспешной. "Языка" добыть не удалось. На обратном пути немцы при свете ракет обнаружили разведчиков и открыли сильный огонь. Командир разведывательной группы прикрывал отход, шел последним, и Ковальчук не теряла его из виду.

Командира тяжело ранило, осталась с ним. Оба лежали ничком в белых халатах среди убитых.

Она упрятала волосы под ушанку, флягу подсунула под себя, уткнулась лидом в снег и притворилась мертвой. Халат ее был в крови — след перевязок. Командир лежал без сознания.

Совсем близко прошла группа немцев. Солдат мимоходом пнул Елену в бок сапогом, она не застонала, не шевельнулась. Рядом валялись на снегу ее перчатки. И как только немец приметил их, ведь еще не развиднелось. Он подобрал перчатки и поспешил вдогонку за своими.

Вскоре к командиру вернулось сознание. Ковальчук сделала новую перевязку, поднесла к его губам флягу с водкой и согрелась сама. Весь день пролежали они недвижимо на окраине Наро-Фоминска. Она не съела ни одного сухаря — все отдала раненому — и ослабела. Правая рука, которой разгребала снег, стала бесчувственной.

Дождались ночи, проползли около двух километров и добрались до своих. Часовой, увидев, с каким грузом ползет Ковальчук, забыл про пароль "Обойма", про отзыв "Осечка" и выскочил из окопа, чтобы подхватить раненого.

Ковальчук отдала рапорт майору Балояну, стоя по команде "смирно!", с трудом держа окоченевшие руки по швам.

Следующий день она отдыхала, или, по ее выражению, "ремонтировалась" — руки опухли и сильно болели. Но ее утешало сознание, что в разведке не было ни одного "беспомощ-него" раненого, то есть такого, который остался без ее помощи.

За это ее отдельно поблагодарил командир дивизии Лизюков. В те дни он ютился со своим штабом в бетонной трубе, врытой поперек железнодорожной насыпи.

— Ну как? — спросил майор Балоян, пряча усмешку. — Отобрали немцы перчатки? Больше в разведку проситься не будешь?

— А як же?

Балоян махнул рукой — не переспоришь, упрямая!

— А руки не болят?

— Не…

— Вот и хорошо! Ответь сперва на письма, — Балоян рассмеялся и протянул Ковальчук пачку писем, которые пришли на ее имя из госпиталей.

Она часто получала письма от раненых.

— Якісь незнайомі хлопці дуже декують, — пожимает она плечами.

В лицо она, наверно, узнала бы многих своих "хлопців", но фамилий их не спрашивала и не запоминала.

Если собрать вместе всех, кого она спасла в снегах Подмосковья! Можно было бы наверняка выстроить роту полного состава. И все стояли бы со своими винтовками, автоматами, ручными пулеметами, подобранными ею на поле боя.

Наро-Фоминск

Декабрь 1941

В один из самых тревожных дней Московской битвы, 16 октября 1941 года, в Туле собрался партийный актив. Слушали председателя городского комитета обороны первого секретаря обкома и горкома ВКП(б) Василия Гавриловича Жаворонкова. Коммунисты поклялись Родине: