Разгромленным генералам вермахта не оправдаться бесконечными ссылками на русский климат, распутицу, русские дороги.

Мы можем разделить с поэтом Анатолием Брагиным его недоумение:

Снайпер Михаил Лысов вел нехитрое ротное делопроизводство. И хотя карандаш в руке держал редко, числился ротным писарем.

Боец Федчук стоял рядом с Лысовым и следил за тем, как тот пишет.

— Тебе бы только на червонцах расписываться, — говорил Федчук с завистью.

Но Лысов тяготился своими обязанностями, а само звание "писарь" казалось ему, по молодости лет, пренебрежительным: что-то вроде "тыловой крысы".

— Разрешите подать в отставку, — упрашивал Лысов командира второй роты. — Ну не лежит у меня душа к канцелярским принадлежностям, никак не лежит!

Командир роты был непреклонен:

— Найдешь бойца с таким же метким почерком, как твой, — уволю. А так беспорядок в роте пойдет, нельзя.

Но почерк у Лысова, как назло, был красивее, чем у всех, и он по-прежнему ходил в писарском звании…

"И откуда она взялась у меня, эта чертова каллиграфия? — пожимал плечами Лысов. — Не иначе — заразился в чертежном бюро…"

Михаил Лысов мог бы обратить на себя внимание уральским выговором, если бы все в роте, и вообще в полку, не говорили точно так же — певуче и с неожиданными вопросительными интонациями в конце фраз, которым полагалось звучать вполне утвердительно.

Родом он из поселка Благодать. Окончил в соседней Кушве девять классов и поступил в рудоуправление копировщиком. Когда-то, еще до службы в армии, мечтал побывать в Москве, по ему так и не пришлось походить по ее улицам, увидеть Кремль, хотя бы издали. Не вылезая из теплушки, Лысов проехал по Окружной железной дороге, а разгрузился эшелон где-то возле Голицына. Их 82-ю стрелковую дивизию бросили в бой чуть ли не "с колес", а прибыла она с монгольской границы.

Есть у писаря скорбная обязанность — составлять строевую записку, указывать, сколько рота за последние сутки потеряла убитыми и ранеными. Но вот на днях Лысову поручили составить донесение о подвиге Алексея Груничева, второго номера орудия, которое стояло в засаде на кромке, леса. Вдоль сосновой опушки тянулись свежевырытые окопы их второй роты. Лысов вел оттуда прицельный огонь и хорошо видел, как все произошло.

В конце боевого донесения ротный писарь не забыл упомянуть, что Груничев поджег два танка из зенитного орудия. Еще 17 октября, когда фашистские танки прорывались к Можайску, зенитки были установлены для стрельбы в горизонтальном положении и с тех пор по воздушным целям огня не вели.

Окоп Лысова находился в близком соседстве с зенитчиками, и в час затишья он грелся у костерка, который разжигали артиллеристы. Он в добрых отношениях с первым номером расчета Тихоном Токаревым, и тот подарил ему таблицу: "Силуэты немецких самолетов". Лысов научился распознавать самолеты в небе. Недостатка в наглядных пособиях не было: фашисты летать не стеснялись.

Стрелковый полк, которым командовал полковник Соловьев, оседлал Можайское и Минское шоссе там, где они впритык подходят одно к другому.

Фашисты были обозлены неожиданным упорством и воинским умением, с каким оборонялись русские. Оба шоссе на Москву стали для них непроезжими и непроходимыми! Вот почему на этом стыке фашисты летали особенно назойливо. Безнаказанно снижались над позициями полка, высматривали цели, гнались за грузовиками, за повозками и бомбили, стреляли из пулеметов. В небе частенько торчал любопытствующий разведчик, которого Федчук называл не иначе, как ябедником, стукачом или табельщиком…

Лысов сидел на пне и переписывал начисто боевое донесение, его самозарядная винтовка с оптическим прицелом всегда под рукой.

Внезапно из-за хвойного леса вынырнул самолет. Зениток поблизости не было, истребители наши появлялись редко, и фашист не считал нужным прятаться в низких облаках. Лысов сразу определил: "Юнкерс-87".

Фашист сбросил две бомбы на сосновую опушку, по которой тянулись окопы второй роты и стояли зенитки в танковой засаде.

Лысов прыгнул в окоп, однако не зажмурился, не вобрал голову в плечи, а деловито наблюдал за пикировщиком. Он уже заметил, что при выходе из пике самолет как бы зависает в воздухе на какую-то долю секунды, как бы теряет (или в самом деле теряет?) скорость. Лысов прикинул, что в этот момент попасть в самолет легче, а вернее сказать — менее трудно. И он поспешно зарядил свою саморазрядную винтовку бронебойно-зажигательными пулями.

"Юнкерс-87" сделал новый заход, снова пошел в пике и сбросил бомбы с самой ерундовой высотенки; одна бомба разорвалась в опасном соседстве со штабной землянкой.

Лысов вскинул свой полуавтомат, торопко, но тщательно прицелился, прижавшись к стенке окопа.

Три выстрела. Самолет клюнул носом, мотор задымил. Еще десяток секунд — из мотора выбилось пламя. Летчик пытался его сбить, проделал несколько сложных фигур, но его неодолимо тянуло к земле.

— Фигура низкого пилотажа, — весело заметил сержант Сапегин, из зенитчиков; он сидел на бруствере окопа, а сейчас от волнения вскочил на ноги. — Что-то среднее между штопором и глубоким виражом…

— Кувырком пошел… — крикнул. Федчук. — На заземление!

Пикировщик быстро снижался к станции Дорохово и упал за дальним лесом. Судя по грому и столбу дыма, вставшему за хвойным частоколом, "Юнкерс-87" взорвался на собственных бомбах.

С того памятного дня к Лысову прижилось прозвище "зенитчик". Первым его так назвал командир полка Николай Николаевич Соловьев. И хотя Лысов по-прежнему вел нехитрое ротное делопроизводство, писарем его больше никто не называл.

Кубинка

Ноябрь 1941

"Здравствуй, дружище Павел! Твои письма я получил. Давно тебе ис писал потому, что сейчас на подмосковных рубежах у нас уйма горячих дел — сам понимаешь. Но сегодня я не мог не написать тебе, сегодня у меня особенный день.

Павел! Только что мне вручили кандидатскую карточку… В одной из схваток осколок немецкой мины ранил меня. Выйдя из госпиталя, я тотчас же подал заявление о приеме меня в партию.

Сейчас я поправился. Буду сражаться как коммунист. А я видел, как сражаются настоящие коммунисты, я знаю, как они отдают жизнь за Родину. Среди них, Павел, есть люди, которых я не забуду никогда. Их нельзя забыть. Один из них на днях погиб. Это политрук роты автоматчиков Хомутов, сибиряк. Как его любили бойцы! Правильно писали о нем в газетах, что это человек с горячим сердцем. И вот горячее сердце перестало биться.

Я хочу жить, хочу победить врага, хочу бороться за новый расцвет моей Родины. Но если придется умереть, я сумею умереть, как коммунист Хомутов, чтобы ты, мой лучший друг, мог, прямо глядя в глаза, сказать моей Тамарочке, когда она подрастет: твой отец честно выполнил долг перед Родиной.

Я и мои товарищи верим в победу и с этой ворон вступили в партию большевиков.

Желаю тебе, Павел, здоровья и успехов в работе. Привет землякам. Крепко жму руку.

С коммунистическим приветом красноармеец

Анатолий Черновинский"

(Напечатано в "Красноармейской правде"

3 декабря 1941 года

с разрешения автора письма;

адресовано красноармейцу Павлу Быстрову.)

Карасюк бежал к немецкой пушке. Она стояла у плетня, за крайней избой. Прислуга пушки разбежалась, и только один фашист прятался за ее щитом.

Карасюк бежал не хоронясь, со штыком наперевес. Фашист испугался поединка и бросился к лошадям. Они стояли рядом, у колодца, в упряжке. Фашист перерезал кинжалом постромки, вскочил на серую в яблоках лошадь, и она понеслась по деревенской улице.