В сумерки Доватора перенесли на западный берег Рузы. По улице деревни, затихшей после боя, Акопян вел под уздцы боевого коня. Конь был запряжен в широкие розвальни, на них лежало тело Доватора, накрытое буркой…

Не удалось мне выполнить поручение редактора "Красноармейской правды" бригадного комиссара Миронова. Но все слышанные позже отзывы о Доваторе давали новые поводы для огорчения и подтверждали характеристику, которую дал ему в первые дни знакомства К. К. Рокоссовский:

"Хорошее впечатление произвел на меня командир корпуса Лев Михайлович Доватор. Он был молод, жизнерадостен, но вдумчив и хорошо знал свое дело. Уже одно то, что ему удалось вывести корпус из вражеского тыла боеспособным, говорило о талантливости и мужественной решительности генерала".

Длинной цепочкой, тающей в тумане, шли бойцы батальона, которым командовал лейтенант Юсупов. Шагали след в след по узкой тропке, проложенной через минное поле. По обеим сторонам лежал задымленный снег, пропахший минным порохом и гарью. Снег в рябых отметинах, проплешины чернеют там, где поземка не успела замести воронки. Саперы установили здесь ночью вехи — торчали воткнутые дулами в снег трофейные карабины, длинные деревянные рукоятки от немецких гранат, уже обезвреженные, безопасные мины, и все это вперемешку с хвойными ветвями.

Не забыть Истры в утро освобождения, 11 декабря. Неужели этот вот городок называли живописным, и он привлекал московских дачников сочным зеленым нарядом, уютными дачами? Все взорвано, сожжено педантичными минерами и факельщиками. Уцелели лишь два кирпичных здания справа от шоссе, а в центре городка остался в живых дом с разбитой крышей и зеленый дощатый киоск. Сплошное пожарище и каменоломни, все превращено в прах, обломки, головешки, пепел.

Молоденький сапер с миноискателем подошел к обугленному квадрату и тихо сказал:

— Кажется, здесь стоял домик Чехова. Мы приезжали сюда в мае. Экскурсия…

Больше он ничего не сказал и стал прислушиваться к миноискателю. Взрыв следовал за взрывом: наши саперы продолжали свое опасное дело.

Пора бы уже показаться на горизонте золоченым куполам Воскресенского монастыря. Стал менее плотным туман, и дым на горизонте опал.

Вот видны стены монастыря. Но где же знакомые купола? Куда они исчезли?

Храм Новый Иерусалим обезглавлен, разрушен. Наше командование, в частности Белобородов, знало, что интенданты эсэсовской дивизии "Рейх" устроили в храме склад боеприпасов. Наши летчики получили строжайший приказ — Новый Иерусалим не бомбить, чтобы не повредить памятник архитектуры. Гитлеровцы же, отступая, взорвали драгоценное сооружение, отмеченное гением безвестных крепостных зодчих, а позже Казакова и Растрелли.

Генерал Белобородов кричал в трубку телефона, прижимая ладонь к уху, чтобы не заглушал пушечный гром, и поднимая при этом правую руку так, словно требовал, чтобы воюющие прекратили шум и грохот — что за безобразие, в самом деле, не дают поговорить человеку!

— Что? Не слышишь? — Комдив раскатисто засмеялся и подмигнул комиссару Бронникову. — Когда тебя хвалю, всегда слышишь отлично. А когда ругаю, сразу глохнешь. Город пора брать, говорю. Что же тут непонятного?

Не теряя времени, возьми город. Теперь понятно?..

На проводе был командир 258-го полка Суханов, а речь шла об Истре.

После того как фашистов выбили из Истры, они пытались остановить наступательный порыв наших и закрепились за рекой. Западный берег господствовал над местностью. Там на холмах, поросших густым ельником, прятались вражеские пулеметы, минометы, пушки. А перед лесистыми холмами простиралось открытое снежное поле.

9-я гвардейская дивизия перешла в наступление в ночь на 7 декабря. Мороз достигал 26 градусов, накануне прошли обильные снегопады и метели. Они принесли и нашим бойцам немалые лишения, тяготы.

Русло реки Истры сковало морозом. Вчерашние воронки затянуло тонким молодым ледком, а от сегодняшних шел пар.

Вдруг с правого фланга, с севера донесся смутный, зловещий гул, и на переднем крае увидели, как поверх русла пошла вода. Она затопила воронки, свежие и старые. Бурное декабрьское половодье леденило все — и кровь в жилах тоже. Это выше по течению противник взорвал дамбу Истринского водохранилища. Многие помянули недобрым словом наших минеров, которые не успели взорвать плотину полмесяца назад, когда немцы теснили дивизию на восток.

Но тогда был ледостав, а сейчас при лютом морозе белели гребешки волн — то ли пена, то ли пороша, подмытая и унесенная водой.

Взбаламученная вода быстро прибывала, и шла зимняя река с таким напором, словно Истра накапливала силу все годы своего заточения за дамбой. Облако пара, послушное поворотам реки, ее излучинам, повисло над течением, пар смешивался с дымом. Каждый разрыв мины, снаряда рождал маленькую снежную метель. Не успеет она утихнуть, как новый разрыв взметает снег, пропахший порохом и горелой землей.

Ни одной, даже утлой лодки, ни одного понтона не подтащили к заснеженному берегу вечером, ночью или на рассвете. Можно ли поставить это в вину саперам? Кто мог вообразить, что в берегах, окованных льдом, неожиданно возникнет водная преграда!

Вода затапливала подступавшие к реке овражки, лощинки, а эти низинные места, хоть и намело туда снегу, были самыми удобными, скрытыми подходами к реке. Бойцы, спасаясь от внезапного наводнения, подымались на высотки, карабкались на оледенелые взгорки и бугры (по-дальневосточному называя их сопками). Но "сопки", увы, просматривались и простреливались противником.

Бойцы из роты Кочергина пытались перейти Истру вброд на быстрине — куда там! Дно неожиданной реки превратилось в ледяной каток, и каждая свежая воронка, выдолбленная снарядом и залитая водой, стала невидимой и смертельной западней. Позже реку пытался форсировать первый батальон 258-го полка; командовал им Иван Никанорович Романов.

Ночь напролет просидел комдив над картой. В этой операции была та обдуманная дерзость, тот расчетливый азарт, какие в высшей степени свойственны старому комдиву и молодому генералу Белобородову. Он ждал и никак не мог дождаться условной ракеты с того берега. Не было в его фронтовой жизни сигнала, которого он ждал бы с такой тревогой и таким скрытым возбуждением. Тревога всегда больше, когда комдив сам не испытывает тех опасностей и невзгод, каким подвержены сейчас его бойцы и командиры.

Переправлялись кто как приспособился, на подручных средствах. Связисты догадались притащить половинки ворот и связать их проводом. Пулеметный расчет со своим "максимом" забрался на плотик из трех телеграфных столбов, скрепленных обмотками, обрывками проволоки. А самые отчаянные переправлялись вброд-вплавь, держась за плащ-палатки, туго набитые сухим сеном, за пустые бочки, за доски, за колеса, за снарядные ящики.

Нелегко дались дальневосточникам и сибирякам эти двести пятьдесят метров через русло реки и оледеневший берег. Тем больше обрадовали ракеты — белая и красная — с того берега, тем больше обрадовало первое донесение Романова!

— Держитесь, браточки, держитесь, земляки! Ай да Иван Никанорович, геройская твоя душа!.. — сказал Белобородов так, словно Романов мог его услышать.

Все раннее утро 12 декабря комдив и комиссар не уходили с берега. Вникали во все мелочи. Под их присмотром саперы сколачивали первый плот из спиленных телеграфных столбов. Бревенчатый настил залили водой, лед накрепко схватил связанные бревна; на скользкий настил легче вкатить пушку. А как нужны были на том берегу пушки для стрельбы прямой наводкой!

Комдив командовал переправой, стоя у подножия заснеженного кургана, близ взорванного немцами монастыря. Когда-то здесь произошло сражение войск молодого Петра с взбунтовавшимися стрельцами. Мы помним об этой кровавой странице русской истории прежде всего благодаря картине Сурикова "Утро стрелецкой казни". Но в то декабрьское утро никому в голову не приходило, что дивизия форсирует Истру в историческом месте.