Грешно, грешно, Алексей Алексеевич, эдаким манером да о царских благодеяниях! К тому ж в рассуждениях ваших всё будто в одну, простите, кучу — и заблуждающиеся, и идущие праведным путём к благим целям. Сами ж изволили заметить: не просто во всём вот так, вдруг, разобраться. Да и надо ли, если сам убеждён в правоте своей стези, если веришь, что служение воспитанию благородных чувств — твоя судьба? По существу, только ведь начато то огромное деяние, что затеял, размышляя над собственным предназначением на сей грешной земле. Так что, любезный доктор словесных наук в чине генерала, но ещё от литературы не генерал — тут не цари, публика и время вынесут свой вердикт — за дело! И право, не стоит бередить душу рассуждениями, которые бессильны что-либо изменить в уже свершившемся. Иное в твоих руках — помочь определиться судьбам будущим, в первую очередь — судьбе милого Алёшеньки.

Пока Аннет пляшет на балах, в самый раз показать Алёшеньке Москву. Помнишь, как самого впервые ввели в Кремль, и ты, задрав голову, зрил колокольню Ивана Великого, шёл от соборов к палатам, и древняя седая история многих и многих веков сопровождала тебя в том благоговейном шествии.

Глаза Алёши — широко раскрытые, возбуждённые и доверчивые, как и сама его распахнутая добру, нежная и отзывчивая душа. Надо помочь ему, маленькому, запастись счастьем и добром, радостью и неподдельной искренностью на всю долгую жизнь. А она, жизнь, бывает разной, и часто — горькой, несправедливой и даже жестокой. Ты же, Алёша, всегда помни о главном — о том добре, которое можешь принести людям. Людям близким и тем, кто тебе сейчас даже неведом, но кому твоё деяние, твоя помощь окажутся насущно необходимыми, настоятельно нужными...

Куда только ни ездили они, оба Алёши, большой и ещё только подрастающий, на какие нарядные улицы, в какие дальние уголки ни забирались — всюду им было интересно.

Так — жадно, восторженно — совсем недавно открывал Алёшенька Петербург. Красивый, строгий, торжественный Петербург, поскольку он увидел сей город впервые, его ошеломил. Наверное, если бы он от рождения жил здесь всё время, столица распахивалась бы пред его глазами медленно, по маленьким долям. Он хорошо узнал бы сначала свою, затем соседние улицы, потом места, где проживали знакомые и друзья, потом — постепенно — и уголки более удалённые. Конечно, всякий раз в душе откладывались бы впечатления новые, яркие, но не было бы такого ощущения, какое появилось теперь, — всё вдруг и всё сразу!

Москва не похожа на Петербург, но это даже хорошо — один за другим открылись для него два самых огромных города во всей империи. Словно две чудные волшебные сказки, а лучше — две прекрасные поэмы разом вошли в его жизнь.

Поездки с дядей по Москве не утомляли, потому что всё было неповторимо и хотелось новых и новых впечатлений. Особенно поразился Алёшенька, когда прямо из Кремля, с Красной площади, Остоженкой, только что замощённой камнем для праздничных торжеств, они поехали к Новодевичьему монастырю, а оттуда переправились на пароме на противоположный берег Москвы-реки и оказались на Воробьёвых горах.

   — Ну-ка взгляни, где мы недавно были с тобою? Видишь там, почти на самом горизонте, золотое сияние? Это башни Кремля и его соборы, — показывал вниз, на панораму города, дядя.

И впрямь вся Москва расстилалась перед ними как на ладони. Такой картины они не видели в Петербурге, разве если бы только вообразить себя на самой вершине шпиля Адмиралтейства, можно, наверное, было охватить весь город. Здесь же не надо было ничего мысленно представлять, всё было в натуре, на самом деле пред твоим взором.

Дядю Васю и дядю Леву, с которыми Алёшенька впервые увиделся в Петербурге, в доме бабушки, на Новой Басманной застать можно было редко. Зато они участвовали в таких неповторимых торжествах и находились там, где был сам император, что им можно было лишь позавидовать. Алёша, урывками слушая их рассказы, чувствовал, как сильно начинало стучать его сердце, и от волнения он даже зажмуривал глаза: вот бы и ему хоть на полчасика, хоть на единственное мгновение оказаться там, где были главные центры торжества!

Однажды дядя Вася приехал на Басманную в особенно приподнятом настроении. В руке у него был большой конверт какого-то небесно-голубого цвета.

   — А ну, Алеханчик, пляши! — воскликнул дядя. — Или лучше давай с тобою мериться силами.

Дядя Вася сел к столу, согнул правую руку в локте и предложил племяннику её прижать книзу. Алеханчик весь покраснел от натуги, стараясь победить, но это ему не удалось. Лишь с третьей попытки дядя Вася сдался.

   — Ага, это вы нарочно мне поддались! — вскричал Алеханчик. — Признайтесь, так?

Но дядя встал и сделал низкий полупоклон, протягивая письмо:

   — Графу Алексею Толстому — в собственные руки!

В голубом конверте оказался лист тоже голубой бумаги, на котором по карандашным линейкам крупными буквами, похожими на вязь, значились слова: «Его Императорское Высочество Великий Князь Александр Николаевич будет почтён Вашей любезностью, граф, если Вы посетите Его Императорское Высочество в день Его ангела. Торжество имеет место быть августа 30 дня 1826 года в доме, принадлежащем графине Орловой-Чесменской, по Большой Калужской улице в Москве, близ Нескучного сада...»

   — Ура! Меня пригласил наследник! — Алёша обвил руками шею дяди, поцеловал его в щёку и выбежал из комнаты, чтобы сообщить радостную весть мама, бабушке и дяде Алёше.

Большой жёлто-белый по фасаду дворец, не уступающий по размерам и своей внушительности царскосельскому, со всех сторон окружён пышным садом. У въезда — экипажи, из которых вместе со взрослыми выходят дети. Это все Алёшины знакомые — дети князя Голицына, графа Виельгорского, князя Гагарина... Все мальчики и девочки, с которыми он не однажды играл.

На дорожке сада — небольшого роста, в полной парадной форме лейб-гвардии гусарского полка офицер. Ба, да это же Саша, то бишь его императорское высочество великий князь!..

Ах, как захотелось кинуться в объятия, прижать его к груди. Но, во-первых, имениннику, да ещё такому, следует, как велит этикет, принять каждого гостя, пожать всем руки, учтиво осведомляясь о здоровье и о погоде, о том, как доехали — от Кремля ведь не менее пяти вёрст.

В просторной гостиной всем приготовлен чай. Но именинник и его гости-сверстники не дожевали ещё пирожных, задвигали стульями и бросились из залы играть в зайцев — кто кого успеет нагнать.

Наследник лишь на короткое время удалился, чтобы сменить парадную военную форму на лёгкий, удобный костюм, в котором сподручнее бегать, бороться и даже падать. Затем компания разделилась — девочки во главе с графиней Анной Алексеевной, хозяйкой дома, забрались в беседку слушать чтение интересной книги, мальчики побежали в Нескучный стрелять из духового ружья в цель под присмотром воспитателя цесаревича, генерал-адъютанта Карла Карловича Мердера.

В разгар соревнования, когда стало ясно, что великий князь в стрельбе всех превзошёл, он схватил Алёшу за руку и увлёк за собой по тропинке к каменному гроту. Хотя бы на минуту здесь можно было остаться вдвоём, без присмотра.

   — Ты где намерен провести зиму — в Москве или Петербурге? — спросил наследник, забравшись на высокий карниз и подавая оттуда руку Толстому.

   — Дядя обещает взять меня с собою в поездку по Германии, — ответил Алёша, усаживаясь на высоком каменном выступе рядом с наследником.

   — Запомни, Алёша, когда бы ты ни оказался в Петербурге, по воскресеньям — в мой свободный от учёбы день — ты можешь ко мне являться. Тебе я всегда буду очень-очень рад.

В комнату Алексея Василий влетел весь светящийся изнутри — и прямо с порога:

   — Пушкин в Москве! Вчера он был спешно доставлен из ссылки во дворец и принят государем. Целый час, если не больше, они разговаривали с глазу на глаз — и в итоге поэт прощён!