«Ты вся — с картины Боттичелли…» Ты вся — с картины Боттичелли, Цветок небесных берегов. Уста мои сказать не смели Тебе слова земных сынов. Где ты, там — церковь, там — граница, И веет Божья благодать; Тебя любить, — тебе молиться И тосковать, и тосковать. Людских страданий ты не знала И рождена для тихих встреч, И звуки строгого хорала — Твоя таинственная речь. И только сны мои дерзали Увить цветами светлый храм И сердце, полное печали, Повергнуть к трепетным ногам. Но днём уста мои не смели Слова земной любви сказать… Ты вся с картины Боттичелли. Ты вся, как Божья благодать. «Пахло маем. Утро пело…» Пахло маем. Утро пело. Луг смеялся. Пруд играл. Бронза — девственное тело; Брызги — жемчуг и опал. Птицы смолкли. Вётлы спали. Белый пар. Шумел камыш. Небо — храм из синей стали; В сердце — каменная тишь. Пала тень. Сверкнули росы. Легкий шорох. Умер зной. Ты — собрала в узел косы И смеялась надо мной… «Золотая девочка, сон любви великой…» Золотая девочка, сон любви великой, Очи твои милые — чёрные гвоздики. Дорогое солнышко, радость жизни краткой, Сердце твоё мудрое — Божии загадки. Неземная весточка, берег бездны синей, Оба мы — в изгнании, оба мы — в пустыне… «Мы сидели на граните…» Мы сидели на граните; Я обманывал судьбу. (Силы Божии, простите Одинокому рабу!). Было грустно, точно в храме; Летний вечер тих и прост; Над немыми берегами Реял чёткий шепот звёзд. Ты молчала. Ты глядела Как-то мимо, будто вдаль, Словно дух один без тела. И тебя мне стало жаль. Заплуталась и — в себе же, Среди двух больших дорог, И всё меньше, и всё реже Близ тебя и свет, и Бог. От меня хоть не ушла ты Никуда и ни к кому, Всё же больно от утраты, — От какой? — потом пойму! Разве скорбь была вначале? Что объятья? — глупый жест! Но в тебе — мои печали, На груди — мой бледный крест! Расставанье — скоро, скоро, На землей не будет встреч; Не гляжу я: эти взоры, Знаю, — гибель: взоры — меч… Нет любви? Ты не любила? — Всё равно мне, о, поверь… Но тебе какая сила В Божий Рай откроет дверь? Я уйду без поцелуя, Только — раз перекрести. Что случится, не скажу я, Но любовь ты мне прости. Мы сидели на граните. Что обманывать судьбу? — Жизни призрачные нити Мы распутаем — в гробу! «Я глаз твоих давно не видел наяву…»
Я глаз твоих давно не видел наяву. Не думаю, чтоб взоры были те же И так же гордо, ясно смотрят в синеву. — Неужели они не блещут реже? Я губ твоих давно не мучил наяву. Уверен я, что трепет их печален, Когда одна теперь ты бродишь и траву Срываешь грустно, молча близ развалин. Я слов твоих давно не слышал наяву, Но знаю, в них теперь живут рыданья Ребёнка, взятого в холодную тюрьму, И жуткой, страшной муки ожиданья. Духовный взор мой чётко видит всё, поверь, И Божьи сны давно пророчат веще: Моя любовь тебе откроет в небо дверь Иль жизни наши в миг, смеясь, расплещет… «Неба черная эмаль…» Неба черная эмаль Пологом над дачей. Что в окне там, — не свеча ль? Кто беззвучно плачет? Сыро. Хмуро. Сон угас. Тьма. Собака воет. Что случилось тут? Сейчас? Что со мной такое? Мы — в разлуке: оттого ль Всё вокруг темно так? В нас обоих — та же боль, Оба мы — в тенётах. Боже мой, не умерла ль Вдруг любовь навеки? Нет: то мира вся печаль Стонет в человеке… «Мы прощались у калитки…» Мы прощались у калитки. Я молчал. Молчала ты. Горше слёз и хуже пытки Сразу падать с высоты. Сердце я ношу с изъяном, То страдая, то шутя. Вместе жизнь прожить нельзя нам, Мое милое дитя. Путь твой светлый из жемчужин Охраняем Всеблагим, Я истерзан, я не нужен Ни себе и ни другим. Не дари мне поцелуя На прощанье у крыльца, — Сожаленья не терплю я: Буду гордым до конца.. А когда приду к подножью Правды вечной в небесах, Я скажу, что правду Божью Видел я в твоих глазах. Буду в скорби и в печали Ждать я Страшного Суда, Хоть уста мои не лгали Никому и никогда. Попаду я в ад, похоже: Мне покажется он мал. Что мне эта пытка, Боже? — Я любил и я страдал… В небесах ли, в преисподней Всё равно, я твой навек. Ад и Рай — в руке Господней, Но, ведь, любит человек!.. При прощаньи наши лица Залил скорбно лунный свет. Всё погибло. Мне не спится. Спишь ли ты? Конечно… нет!.. |
