Рыцарь вот уже который час мерил шагами темницу с забранным решеткой окном. Фея была неподалеку, он чувствовал ее присутствие, а значит, свободной оставалась лишь ведьма. В одиночку ей не справиться, да и не станет старуха ждать – она наверняка уже на пути в Запроливье.

Рыцарь опустился на узкое неказистое ложе и закрыл руками лицо. Из темницы ему не выйти, а значит, дни свои суждено окончить здесь – в узилище, в бесславии и позоре.

– Лорд Деррен! – внезапно услышал рыцарь произнесенные по-гэльски слова.

Он вскочил на ноги. У дальней стены, едва различимый в темноте, скрестив на груди руки, стоял человек.

– Кто вы? – выдохнул рыцарь. – Как вы здесь оказались?

Незваный посетитель хмыкнул.

– Просочился сквозь стену, естественно. Можете звать меня Квартусом. Где девушка?

Рыцарь ахнул, отпрянул назад.

– Вы… Вы – милорд Квартус, наследный принц Запроливья?

Человек хмыкнул вновь.

– Вы слишком многословны, Деррен. Я спрашиваю: где леди Кармела? Вы наверняка должны чувствовать, в какую камеру ее запихали эти долдоны.

– Это мой друг, отец, – представил рыцаря Робин. – Его зовут Деррен, он славный парень, хотя несколько грубоват, неимоверно заносчив и не говорит по-английски. А это Кармела, моя невеста.

Старый Джим Сандерсон ошеломленно сморгнул.

– Добро пожаловать, дети, – пробормотал он. – Поздравляю, сынок, надо же, какая красавица. А где Том?

– Том уехал, отец, и довольно далеко. Полагаю, сейчас он примеряет некий трон к своей королевской заднице. Не волнуйся, мы как-нибудь его навестим. Правда, без Деррена – ему в те места соваться вредно для здоровья, там ждет не слишком-то гуманная старая леди. Вы с мамой не будете против, если Деррен пока поживет у нас?

– Том всегда хотел быть особенным, милая, – Робин обнимал Кармелу за плечи. – Он любил произвести впечатление и покрутиться в центре внимания, а мне такие вещи, считай, безразличны. Поэтому я отдал ему свой амулет и подтверждал любопытным, что приемный сын наших стариков он, а не я. Ну, и по мелочам – двигал за Тома взглядом стаканы, зажигал щелчком пальцев свечи, порчи разве что не наводил.

Кармела прижалась к Робину, подняла на него взгляд.

– Квартус, – сказала она проникновенно. – На троне Запроливья следует сидеть не самозванцу, а тебе, королю по праву наследования.

– Зови меня Робином, милая. А про трон и прочие глупости позабудь – не хватало еще, чтобы наши дети поубивали друг друга. Да и вообще, Тому в этом вашем Запроливье самое место.

Кармела на мгновение задумалась. Затем застенчиво улыбнулась.

– Знаешь, Робин, у меня было предвидение, что отсюда мне не вернуться. Кто бы мог подумать, каким чудесным образом оно сбудется… Но ведь я не смогу больше летать.

Робин привычно хмыкнул.

– Прекрасно сможешь. На этот случай в нашем мире полно самолетов. Да и вообще, что ты там забыла, в своем захолустье, в лесу? Единорогов, конечно, у нас нет, зато диковинных зверей в достатке в любом зоопарке. Кстати, вовремя про него вспомнил. Ты завтра побудь со стариками, милая, а я смотаюсь на денек в Хьюстон.

– Зачем? – удивилась Кармела.

– Ну, срывать горы и осушать моря мне не по силам, да и ни к чему. Но расколдовать пару-тройку обезьян – это запросто[18].

Бьорну не хотелось делать этот звонок. Он знал, что должен позвонить сам, первым, до того как Клаус успеет узнать обо всем из новостей. И у него было достаточно времени, по меньшей мере целая ночь: он взял Штендреера в одиннадцать вечера, сработал тихо, а прессу оповестят не раньше утра. И все равно тянул до последнего. А в семь часов Клаус позвонил сам.

Бьорн долго смотрел на имя, мерцавшее на экране телефона, прежде чем ответить.

– Ты взял его.

Голос Клауса звучал так же глухо и отчужденно, как и всегда в последние два месяца. Он явно не испытывал ни малейшего облегчения. И Бьорн даже знал почему.

– Да, – сказал он. – Это все-таки попало в шестичасовые новости?

– Ты взял его, – повторил Клаус. – Арестовал.

– Клаус, это моя работа. Мы говорили об этом. Мне…

– Ты должен был убить его!

– Мне приходится действовать в рамках закона, – закончил Бьорн, тяжело роняя каждое слово. Он знал, что Клаус не усвоит сейчас смысл этих слов, тугих, холодных, формальных. Да и как он мог усвоить, когда Бьорн сам не верит в то, что говорит?

Клаус молчал долго. Потом сказал:

– Двух предыдущих ты убил. И плевать тебе тогда было на рамки закона.

– Мне очень жаль.

– Берта бы этого хотела, – сказал Клаус и бросил трубку.

Бьорн отложил телефон. Посмотрел на часы: 7.05, самое время собираться в участок, где его ждут неизбежные чествования по случаю очередного с блеском завершенного дела. Возможно, его даже восстановят в звании старшего детектива, которого он лишился после второго подряд убийства подозреваемого при задержании. Клаус сказал правду: двух предыдущих преступников, дела которых Бьорн вел в течение этого года, он застрелил. Один был садистом, до смерти забившим свою жену молотком, другой – маньяком-поджигателем, по вине которого дотла сгорел местный гериатрический интернат вместе с большинством постояльцев. Бьорн застрелил этих двоих. А Штендреера – нет. Штендреера он повалил на землю, надел на него наручники и зачитал ему его права.

Хотя Штендреер изнасиловал и убил Берту. Берту Фердельсон, жену Клауса, старого друга Бьорна Линдстрема. Его единственного друга.

«Что ж. Похоже, больше у меня нет друзей», – подумал Бьорн и, не вставая из постели, потянулся за сигаретой.

Дождь лил всю ночь – Бьорн проводил арест под дождем, вернулся домой мокрый до нитки, и сейчас, едва выйдя из дома, вынужден был сразу же раскрыть зонт. За ночь ливень только окреп и иссякать даже не собирался. Бьорн шел по малолюдной улице, затянутой редким туманом, и слушал, как вода шелестит, скатываясь с поверхности зонта, и хлюпает под ногами. В сущности, Бьорн берег от воды не столько свою голову или новое пальто, сколько еле тлеющий огонек сигареты. В последний год он почти не выпускал сигарету из зубов, и Берта частенько ругала его за это во время семейных ужинов, на которые они с Клаусом приглашали Бьорна каждую пятницу. За пару месяцев до ее гибели Бьорн обнаглел настолько, что закурил прямо за столом, а Берта обозвала его свиньей и пригрозила больше не пустить на порог. Клаус, правда, ее в этом не поддержал, так как не понаслышке знал, что такое зависимость – сам он и в лучшие времена редко расставался с бутылкой. А после гибели Берты пить перестал совсем, как отрезало. Бьорн находил это странным, но в душу ему не лез. Наверное, они перестали быть друзьями не сейчас, а гораздо раньше. Давным-давно. Но отсутствие друзей вовсе не мешало Бьорну делать свою работу. Ловить преступников и арестовывать их. А вовсе не убивать.

Ну а то, что случилось с Мартинбергом и Хольмкастом… Он расплатился за это значком старшего детектива и принудительным лечением у психотерапевта в течение полугода. Что прошло, то прошло. Хотя никто – кроме Клауса, возможно, – не знает, как сильно Бьорну хотелось не зачитывать Штендрееру его права, а пустить ему пулю в затылок. Непременно в затылок. Пока ублюдок бежал по темному переулку, петляя, как заяц, оскальзываясь в мутно мерцающих лужах. Достать пистолет и снести ему башку – как это было бы просто. Как это было бы правильно.

Бьорн подумал, что идти до участка пешком по такой погоде – паршивая затея, и свернул к стоянке такси. Его собственная машина отправилась в ремонт, потому что на прошлой неделе Бьорн протаранил ею дорожное заграждение. Если бы он все еще ходил в психотерапевту, тот, возможно, смог бы вытянуть из него кое-что интересное по поводу этой аварии и желания Бьорна наконец покончить со всем. Так или иначе, сейчас он был на своих двоих, и до стоянки такси оставалось всего тридцать метров, когда Бьорн увидел рог, возникший перед ним на пустой дороге.